поднимаясь с пола. – Зеркало номер семь с половиной. Зеркало номер жить-то как хочется. Зеркало номер чертбывсехпобрал...
Зеркала оказались в первом же ящике, который выдвинул Демид. Вернее, то, что можно было бы назвать зеркалами. Там лежала стопка полированных серебряных пластинок – настолько чистых, что глаз с трудом переносил сияющую белизну. Демид отразился в верхней из них – выглядел он не лучшим образом.
Он провел пальцем по поверхности зеркала – никаких отпечатков на нем не осталось. Он уже видел такое – из подобного материала был сделан пропавший Крест Доминика. Пластинка была легкой, почти невесомой, но не гнулась в руках. Ничего интересного в ней не отражалось – физиономия измученная, темные круги под глазами, свежая ссадина на лбу.
Демид взял третью по счету пластинку и внимательно всмотрелся в нее. Все то же. Он отодвинул зеркальце подальше и обомлел. Над головой у него висела сложная многогранная конструкция. Что-то подобное он видел совсем недавно – над кокосовой башкой Муркулюка. Только у того 'каркас' был незатейливый – простой кубик из прямых линий. Над головою же Демида болталась изумительно сложная хреновина – переплетение соединяющихся между собою ломаных, прямых, зигзагообразных отрезков, с вкраплениями каких-то желтых звездочек и кружочков. Вся конструкция была прозрачной и, поворачивая голову, он мог рассмотреть каждый ее элемент.
'Красиво, – подумал Демид. – Вот тебе искомый объект, архитектор. Начинай ремонт свернутой крыши. Как вот, только? Дернешь не за тот прутик, и останешься калекой на всю жизнь. Ладно, если ногу будешь приволакивать, а может быть и хуже. Например, вырастет синий змеиный язык до пояса и клыки, как у саблезубого тигра'.
Он подошел ближе к окну, чтобы получше рассмотреть изображение, и отдернул штору. Яркий свет солнца ослепил его, но, прежде чем зажмуриться, он успел заметить, как по одной из толстых багровых линий конструкции пробежали золотистые искорки.
'Ага, это уже что-то'. Демид начал потихоньку отдергивать и задергивать штору – линия каждый раз раздраженно реагировала на изменение освещенности. Демид вспомнил, как он 'ремонтировал' кубик Муркулюка и попробовал заставить линию уменьшить свою толщину. Свет сразу померк в глазах Демида, словно в комнате приглушили освещение. Через некоторое время сетчатка адаптировалась к новому состоянию и Демид обнаружил, что видит так же, как в старые добрые времена – до того, как он приобрел способности Защитника. Солнечный свет уже не резал глаза, но после стольких дней необычайно обостренного зрения Деме показалось, что он полуослеп. Он регулировал линию снова и снова, в конце концов оставив себе приблизительно три единицы против обычной для человека одной. Этого было вполне достаточно, чтобы читать газету на расстоянии двадцати метров, но после перенесенного мучительного сверхзрения Демид просто наслаждался кажущейся близорукостью.
Потом он опытным путем выяснил расположение линий, соответствующих остальным органам чувств, и привел их в порядок. Все элементы каркаса, отвечающие за состояние органов чувств, были равномерно утолщены, и Дема уменьшил их толщину в два раза. Теперь он оставался втрое более восприимчивым, чем обычный человек, но после двухнедельных мук он переносил это совершенно безболезненно.
Больше времени ушло на регулирование силы. В качестве теста он выбрал щелчок по доске. Вначале деревяшка разлеталась под его пальцами вдребезги, но после получаса пыхтения и ежеминутного заглядывания в зеркало Дема кое-как справился и с этим (ценою распухшего и посиневшего ногтя). Демид положил зеркало в карман и хлопнул по нему.
– Все. Пока все.
Демид понимал, что это – только первый этап, маленький шажок в познании своей новой сущности. Но он был ужасно рад хотя бы на минуту почувствовать себя победителем.
– Привет компьютерным гениям! – Демид вошел в уютную комнату, декорированную табачным дымом. На стеллажах ютились компьютеры – преимущественно в разобранном виде. Внутренние органы вычислительных машин были выставлены на полках, как в анатомическом музее. Винчестеры с подклеенными бумажками, аккуратненькие обломки клавиатуры, картриджи с высунутыми в изнеможении языками серой истертой ленты, зеленые прямоугольники плат, истыканные золотистыми иголочками контактов. Не хватало только заспиртованного эмбриона компьютера в банке с надписью: 'Врожденное уродство. Недоразвитие сопроцессора и контроллера'.
Один из компьютеров, как ни странно, был в целом виде и даже работал. За ним восседал хозяин комнаты – человек лет тридцати трех могучей комплекции и весьма интеллигентной наружности. На правильном его носу греко-германской конфигурации сидели тонкие блестящие очки, лоб был высок, а довольно твердый подбородок придавал открытому лицу достаточное количество мужского обаяния и внешней уверенности в себе.
– О, привет, Демид! Вот уж кого сто лет не видел. – Хозяин комнаты развел руками. Улыбка его была тоже отмечена знаком качества – как у Билла Клинтона, не хватало только пары коренных зубов. Демид очень уважал этого человека. Он знал, что за столь преуспевающей и открытой внешностью прячется весьма ранимая и малоконтактная натура. У Вадима (так звали специалиста по компьютерам) было много знакомых, но очень мало друзей. Демид так и не стал одним из них – не то что бы не был допущен, просто времени не хватало как следует побеседовать с этим человеком, выпить с ним бутылочку коньяка, поговорить о каких-то неповерхностных проблемах.
– Привет, Вадим. – Дема присел на стул и попытался исподтишка глянуть на экран. Изображение моргнуло и моментально исчезло, сменившись какой-то бессмысленной таблицей. Но Демид все же успел увидеть, что было на экране до этого. Это был портрет самого Вадима. Очень хороший портрет, между прочим.
– Рад, рад тебя видеть. – Вадим закурил сигарету, пытаясь скрыть смущение. – Ходил тут слух, что тебя покалечили. Или даже убили. Застрелили.
– Слухи, как всегда, врут. Сколько раз уж меня убивали, и сосчитать не берусь. Такое впечатление, что все ждут не дождутся выпить водочки на моих похоронах и покушать гречневой кашки. Черта с два! Помирать я пока не собираюсь. Просто у меня, как обычно летом, отпуск. И, как обычно, в отпуске я занимаюсь тем, что наживаю неприятности на свою задницу. А потом весь год их расхлебываю.
– Ага.
– Ты как всегда, нелюбопытен? Молодец ты, Вадим. Удивляюсь твоему спокойствию. А наши бабенки все извелись бы от любопытства! Даже на кафедру боюсь заходить. Боюсь, что сожрут меня с потрохами, если не выдам им все подробности. Будут потом неделями мои косточки перемывать и обсасывать – с кем я, где, когда и зачем.
– Да мне, честно говоря, некогда. Мне бы с работой справиться успеть. Я ведь один остался. Светлана в отпуск ушла. Бегаю по этажам галопом. Такое впечатление, что все компьютеры в институте разом сломались. По ночам уже черт знает что снится!
– А Зайцев?
– Уволился. Месяц назад.
– Жалко. Вроде бы, неплохой мужик был.
– Ну, это как сказать... Некоторые разногласия у нас с ним были.
– Творческие?
– Сачок он был. Но такой, знаешь... с амбициями.
– Ну что же, не все – такие рабочие лошадки, как ты. Ты-то хоть увольняться не собираешься? А то весь институт развалится.
– Пока кручусь. Хотя иногда бывает обидно. Бегаешь, бегаешь с высунутым языком день и ночь, а как зарплату платить – так извините-с, Вадим Константиныч, вашу ставочку мы вам выплатим, хоть и с опозданием на три месяца. А вот сверхурочные – нет-с. Страна понимаете ли, ведет справедливую войну, у нас неурожай, реформы, дифтерия и выборы. Денег нет-с, едва
