– Ничего! Это мои лошади – что хочу с ними, то и делаю. Спросят, скажу – пустила пастись, да они и запропали, или украл кто. Тут ведь всякого народу полно.
Баурджин согласно кивнул:
– Да уж.
Оба вскочили на коней, Гамильдэ-Ичен нагнулся, обнимая Боргэ…
– Когда мы встретимся, Гамильдэ? – прошептала девушка.
– Скоро. Знай, я обязательно отыщу тебя, что бы ни случилось, и зашлю сватов. Ты слышишь? Что бы ни случилось! Помню об этом, Боргэ! Вот и Баурджин-нойон согласен стать моим сватом!
– Нойон? – Девушка изумленно перевела взгляд на Баурджина.
– Пожалуй, можно сказать и так, – усмехнулся тот. – Не всегда же мы были музыкантами. Прощай, Боргэ! Ты славная девушка.
– Прощайте. И да помогут вам боги пути.
Натянув поводья, всадники пришпорили коней и понеслись прочь, в серебряные травы летней монгольской ночи. Дул легкий ветер, принося прохладу и дыхание кочевий – запах горящих костров, кумыса и терпкого конского пота. Похожий на изгиб сабельного клинка месяц висел над сопками в окружении мириадов сверкающих звезд, под копытами коней стелилась степная трава.
– Куда мы едем? – Гамильдэ-Ичен на ходу повернул голову.
– На север! – отозвался нойон.
– Но… Зачем нам на север? Ведь пути наши – к югу.
– Так же думают и те, кто будет нас искать. Вернее, уже ищет. Отсидимся у лесных племен, выждем немного, а уж потом вернемся домой.
– Успеем до начала войны?
– Успеем.
– А где Сухэ?
– Предатель. Стакнулся с Барсэлуком.
– То-то он в последнее время казался мне подозрительным. Ну, да черт с ним!
– И верно… Постой! Сухэ знает о Боргэ!
– Боргэ – умная девушка. И хорошо соображает, что можно сказать, а что – нет.
У самых сопок путники резко повернули направо и, обогнув кочевье, погнали коней вдоль реки. На север, как и говорил нойон.
Проехав вдоль реки километра четыре, беглецы уткнулись в почти непролазные заросли и, спешившись, взяли коней под уздцы.
– Может быть, заночуем? – оглядевшись вокруг, предложил Гамильдэ-Ичен.
Баурджин покачал головой:
– Рано. Кара-Мерген умен и вполне может пустить по следу собак.
Юноша почесал голову:
– Тогда лучше переправиться через реку!
– Верная мысль, – одобрительно кивнул нойон.
Так и сделали. Разделись, сложив одежду в переметные сумы, и, заведя в реку коней, пустились вплавь, держась за луки седел. Река, хотя и широкая, в данном месте оказалась не столь уж и глубокой, и Баурджин чувствовал, как иногда ноги касались дна.
Вот и берег. Каменистое дно. Кусты. Выбравшись, беглецы немного посидели, прислушиваясь ко всем звукам ночи. Вот вскрикнула сойка… Захлопала крыльями сова… Пискнула полевая мышь – видать, угодила в когти. А вот где-то за рекой, на той стороне, жалобно завыл шакал.
Ни стука копыт, ни конского ржания… Ничего.
Как видно, уловка удалась – погоня наверняка понеслась на юг. А как рассветет, часть воинов Кара- Мергена бросится обшаривать окрестные сопки. Что ж, пусть шарят.
Кара-Мерген… Жаль, не удалось раскусить этого человека – совсем не было времени.
Взяв поводья коней, Баурджин с Гамильдэ-Иченом двинулись берегом, там, где было можно пройти в призрачном свете звезд. Шли, оглядываясь, стараясь не слишком удаляться от реки. Неудобно было идти, что и говорить – не очень-то видно, хорошо еще, ночь выдалась светлая, звездная, да и месяц, хоть и узенький, а все ж хоть что-то освещал. И тем не менее Гамильдэ-Ичен пару раз уже сваливался в ямы, а Баурджин больно ударился ногой о не замеченный в траве камень.
Они остановились на отдых утром, сразу после восхода солнца, присмотрев удобную полянку в лесочке, начинавшемся чуть ли не от самого берега – лиственницы, изредка – кедры. А все больше – сосны, ели, осины. Лишь в распадках меж сопками попадались солнечные белоствольные березки. Чем дальше беглецы продвигались на север, тем лес становился глуше, а вершины сопок – выше и неприступнее.
В переметных сумах, кроме небольшого котелка, полосок вяленого мяса и шариков твердой соленой брынзы, нашлись и тетивы для луков, и наконечники стрел, как боевые, так и охотничьи – на белку и соболя. Сделали луки и по пути стреляли мелкую дичь – зайцев, тетеревов, рябчиков, словом, не голодали, да и трудновато остаться голодным в тайге почти в конце лета. Кроме появившихся уже грибов – подосиновиков, лисичек и белых – в распадках и на полянах встречались заросли смородины и малины, а в более влажных местах росла черника. Гамильдэ-Ичен, правда, грибы не ел – брезговал, а вот Баурджин с удовольствием похлебал грибного супу, добавив в варево дикий укроп и шалфей с тмином. Жаль, вот только соли было маловато – приходилось экономить, но ничего, привыкли.
Ехали день, два, на третий почти совсем перестали таиться – все чаще отпускали лошадей пастись, а сами уходили в лес – на охоту.
– Может, хватит уже идти? – как-то под вечер спросил Гамильдэ-Ичен. – Вроде бы никто за нами не гонится. Места тут обильные, неделю – другую вполне можно продержаться, а если нужно, и много больше.
Честно говоря, Баурджин и сам подумывал об этом. В конце концов – ну, куда еще-то тащиться? Одно настораживало – а не распространится ли на эти благословенные дичью места объявленная Джамухою охота? Если так – наверняка здесь скоро появится разведка.
– В общем, можно и здесь остаться, – подумав, согласился нойон. – Только костром пользоваться осторожнее – лучше днем, и из сухостоя – меньше дыма.
– Ну, это само собой, – Гамильдэ-Ичен явно обрадовался словам своего напарника-командира. – Так что надо присматривать удобное место?
– Ну, не сейчас же? – улыбнулся Баурджин. – Вот завтра днем и займемся этим. Чтоб и не открыто, но и не в чаще – было бы где пастись лошадям. Желательно, чтобы и вода была поблизости, какой-нибудь ручей, не бегать же постоянно к реке.
– Найдем! – Гамильдэ помешал булькавшее в костре варево – по пути подстрелили утку – и с аппетитом сглотнул слюну. – Однако скоро готово будет!
– Как сготовишь – туши костер, – наказал нойон и, оставив юношу возиться с приготовлением пищи, спустился кустами к реке.
Течение в этом месте было бурное, и какое-то темное, словно бы болотное. С обеих сторон реку стискивали сопки, оставляя лишь узенькую полоску каменистого пляжа, ну и, конечно, заросли. Немного постояв, Баурджин послушал, как на том берегу куковала кукушка, потом разделся и, стараясь не поднимать брызг, вошел в прохладную воду. Зашел по грудь и, оттолкнувшись ногами, поплыл саженками, почти до середины – метров тридцать, а то и больше. Доплыв, перевернулся на спину, чувствуя всю силу течения. Выбрался на берег уже гораздо ниже, у плеса, запрыгал на одной ноге, совсем как в детстве, выколачивая попавшую в ухо воду.
Жаркое солнце только что скрылось за сопками, и сразу же, будто того и ждали, появились полчища комаров и мошки. Спасаясь от них, Баурджин вновь зашел в реку, нырнул, да так и побрел по воде к тому месту, где оставил одежду… И вдруг, не дойдя примерно шагов с полста, остановился, пристально вглядываясь в заросший ивняком берег. Что-то не понравилось там нойону, привлекло внимание, да так, что забыл и про комаров. Баурджин подошел к самым кустам, всмотрелся… Ну, так и есть – две ветки обломаны! Причем обломаны специально, будто некий, оставленный кем-то знак. Зачем? Что там можно прятать, в этих кустах? Быстро оглянувшись, Баурджин присел и вытянул руку… И наткнулся на что-то твердое!
