впереди, беглецы заползли за сарай, где и затаились в ожидании полной темноты. Ну, полная-то она так и не наступила – ночка выдалась ясная, лунная, с высыпавшими брильянтами звезд. Тем не менее больше нечего было ждать.
Баурджин махнул рукой, и две темные фигуры быстро побежали… к гэрам. Именно к гэрам – ведь именно там, если рассуждать логически, их никто и не ждал.
Действительно, не ждали! На площадке перед юртами жгли костры и развлекались – сначала плясали, а затем затянули протяжные песни, видать, в кочевье был какой-то праздник. Ну, правильно – как раз она и шла, пора праздников – осень. Беглецы затаились за дальним гэром.
– Украдем лошадей, – обернувшись, шепнул Гамильдэ-Ичен. – Вон они, не так уж и далеко.
Юноша уже дернулся было, но Баурджин тут же придержал его за плечо:
– Подожди. Слышишь – собаки? Пусть для начала все перепьются.
– Ах, да… Странно, что они у сарая собак не посадили.
– Зачем? Игдорж рассчитывал на наш побег.
Чу! Оба резко замолкли – к гэру кто-то шел, в темноте не было видно кто – лишь темная фигура маячила в серебряном свете луны. Маячила – даже мягко сказано, скорее так – шаталась! Ну, да, ведь праздник. А какой же праздник без хмельного кумыса и арьки? Ясно – никакой.
Зайдя за гэр, упившийся скотовод распахнул дээл и принялся мочиться чуть ли не на голову Гамильдэ- Ичену. Парню бы перетерпеть – авось и не заметил бы, так ведь нет, дернулся, чистоплюй хренов.
Почувствовав шевеление, скотовод присмотрелся… И полетел наземь, сбитый мощным ударом князя.
Беглецы живо обшарили тело, изъяли нож. Ну, хоть это…
– Постой-ка! – Гамильдэ-Ичен перевернул стонущего кочевника лицом к небу.
И князь передернул плечами, узнавая предателя.
Сухэ! Да, это был Сухэ!
Совпадение? Или специально подставили? Нет, скорее всего, совпадение, в жизни еще не такие совпадения встречаются.
– Убить? – Гамильдэ-Ичен сглотнул слюну.
– Нет. Ставим его на ноги. Вот так… Что мычишь, Алтансух? Арька крепкая? На вот тебе!
Баурджин без замаха, коротко ударил парня кулаком в живот, а затем ловко вставил ему в рот кляп, живо скрученный Гамильдэ из конца пояса пленника. Руки связывать не стали – к чему?
Баурджин поднял упавшую на землю войлочную шапку Сухэ, натянул себе на голову, прикрывая светлую шевелюру – уж больно приметно, даже сейчас, в полутьме.
– И что теперь? – оглядываясь, тихо спросил Гамильдэ.
– А ничего. Обнимаем его и идем, как родные.
– А если…
– Никаких если. Никого не стесняемся, никого не боимся. Затягиваем громкую песню. Я начну, а ты подхвати. Йэх! По долинам и по взгорьям шла дивизия впере-о-од, чтобы с бою взять Приморье, белой армии опло-о-от…
И так вот и шли, шатаясь и распевая пьяными голосами песни, через все кочевье. И никто их не остановил, никто не прицепился, даже когда садились на лошадей под бешеный лай привязанных собак. Лишь какой-то пробегавший мимо парнишка спросил:
– Покататься решил, Алтансух?
– Угу… – отозвался за Сухэ Баурджин. – Вот, провожу друзей. Приехали навестить.
– Что ж не остались на пир?
– Напировались уже. Пора и честь знать.
Пожелав гостям приятного пути, парнишка принялся гладить пса, уже больше не обращая никакого внимания на отъезжавших всадников.
Остались позади костры и лесистые сопки, слева от беглецов заблестела река, а впереди потянулась степь. Ехали всю ночь, благо было достаточно светло, и река, и месяц, и звезды не давали сбиться с пути. А утром пришел в себя предатель Сухэ. Правда, не разговаривал, молчал – так особо его никто и не спрашивал, что он мог знать? Вообще-то, по уму, следовало его прибить, не говоря худого слова, в данной ситуации это был бы самый надежный выход. Баурджин, скорее всего, так и поступил бы при полном одобрении Гамильдэ-Ичена, если бы… Если бы не пришла ему в голову одна мысль.
Унылое плоскогорье, занимавшее все междуречье Аргуни, Онона и Керулена, вообще-то, располагало к неспешному разговору. К нему не располагало другое – возможная, и очень быстрая, погоня. Когда люди Игдоржа Собаки обнаружили, что птички улетели и клетка пуста? Скорее всего, к утру, а учитывая, что вчера был праздник, – так и гораздо позже. Наверное, и сейчас еще не обнаружили, ведь беглецы, выбравшись из сарая, не забыли припереть за собой дверь, оставив все как было. Вообще-то, Баурджин-Дубов был не очень-то высокого мнения о дисциплине кочевников. Расхлябанность, веселость, беспечность – с этими качествами давно уже боролся и Темучин, причем – самими суровыми мерами. И не сказать, чтоб у него все выходило гладко. А уж о Джамухе и его сброде – и говорить нечего! «Неустойчивый конгломерат враждующих между собою родов» – вот именно так можно было бы охарактеризовать собранное Гурханом войско. Неустойчивый конгломерат. Какая уж тут дисциплина!
Таким образом, выходило, что у беглецов имелось по крайней мере с полсуток форы. Которой нужно было воспользоваться отнюдь не только для того, чтобы сломя голову нестись в ставку Темучина у реки Керулен. Нет, тут еще нужно было кое-что сделать. И Баурджин, размышляя почти все утро, уже решил – что.
Во-первых, беглецы начали болтать меж собою без умолку, рассуждая на тему возможных мест отхода. Говорили с подробностями и много, так что у Сухэ должно было сложиться четкое мнение – беглецы собираются сбить с толку погоню и сначала ехать на запад, к Онону, а уж потом, по пути, свернуть к югу, на Керулен. Уловив начавшуюся игру, Гамильдэ-Ичен якобы припоминал дорогу – описывал сопки, берега реки, перевалы…
И так – до полудня. А потом остановились на короткий отдых. Костра, правда, не раскладывали, опасаясь погони – уж слишком далеко был бы виден дым. Однако в переметных сумах нашелся и вяленый борц, и круглые катышки сухого сыра. Борц давно уже положили под седла – как раз успел размяться до такого состояния, что можно было жевать. В подобной ситуациях некоторые монгольские племена не брезговали и вскрыть жилу коня – напиться горячей кровь. Так, все всяких сомнений, поступил бы и Темучин, и тот же Джамуха, и Боорчу. Но только не Гамильдэ-Ичен, не Баурджин, вообще – не найманы – они ведь все же считали себя христианами и пить кровь брезговали. Пусть «вонючие дикари» пьют, если уж им так хочется. Хотя, если разобраться, так кто еще был дикарем – Темучин или, скажем, найманский хан Буюрук, старший сын ныне покойного Инанч-Бильгэ. Младшенький, Тэйбака, тоже оказался плохим христианином – все никак не мог поделить с братцем одну красавицу, бывшую супругу Инанч-хана, хотя и жен, и наложниц хватало у каждого.
– Теперь надо дать ему бежать. Запросится по малой нужде – развяжи ему руки, затем опять свяжи, да так, чтоб можно было легко развязать, – улучив момент, шепнул Баурджин. – Но чтобы все выглядело натурально, предатель не должен ничего заподозрить.
– Заподозрить? – Гамильдэ-Ичен презрительно передернул плечами. – Да куда этой лупоглазой сойке! У него уж ума… – Юноша покрутил пальцем у виска – жест, подсмотренный у Баурджина, – и присвистнул: – Вот уж поистине, только когда молчит, так, может, сойдет за умного. Ни одного ведь слова не проронил, пока ехали.
Посмотрев в сторону связанного Сухэ, с уныло склоненной головой сидевшего в пожухлой траве, Гамильдэ-Ичен вдруг улыбнулся и, смешно наморщив нос, сказал:
– Я знаю, как сделать его побег правдоподобным. Ну, то есть чтоб он так думал. Дай свою саблю, нойон! А сам отлучись… скажем, во-он в те кусточки по неотложному, вполне житейскому делу.
– Ты точно все рассчитал, Гамильдэ? – увидев вспыхнувшие глаза юноши, Баурджин подавил все сомнения, улыбнулся, протянул саблю и лишь пожелал: – Удачи!
Как и договорились, спрятался за кустами. Жимолость ли это была, а может, багульник, может, и вообще – малина или шиповник – князя сейчас не интересовало. Лишь все удачно прошло, лишь бы… Хотя – Гамильдэ-Ичен не дурак и опытный воин. Так что переживать-то?
