синему небу медленно проплывали величавые облака, отражаясь в коричневатой речной водице, на противоположном берегу, на мостках, бабы, подвернув подолы, полоскали белье.
– Эх, хорошо-то как! – не выдержав, Иванко раскинул руки. – И храм красив, и звонница, и речка… А воздух какой медвяной – так бы и пил.
– Да, я вам тут припас одну корчажку, – как бы между прочим произнес Прохор. – Эвон стоит, в лопухах.
– Корчажку? – живо заинтересовался лоцман. – А что в ней?
– Так ты иди, попробуй.
Терентий не заставил себя долго упрашивать, подняв из лопухов корчагу, поднес к губам…
– Ух! Березовица… пьяная… Господи, как хорошо-то!
Иван такими большими глотками не пил, стеснялся, однако тоже видно было, что доволен. Прохор ухмыльнулся, потер кулаки.
– Эх, и хорошо ж мы вчера размялись!
– Хорошо? – Иван чуть не поперхнулся березовицей. – Ну, это кому как. Нам с Терентием – так не очень. Если б не ты, Проша, едва бы и выбрались.
– Не меня, Митьку благодарите.
– И здорово ты дрался, Прохор! – похвалил лоцман. – Я ж тебя знаю, бои бывали знатные. Помнишь, как ты по зиме Хлопку Введенского завалил? Вот это удар был – я такого никогда больше не видел!
Прохор ничего не ответил, лишь покраснел от удовольствия. Видать, и ему был тот бой памятен.
Иван тоже молчал, лишь искоса посматривал на Прошку и думал, что хорошо б тому обучить и его, и Митьку – в общем, всю компанию – кулачному бою. Уменье сие, вон, иногда как пригождается! А он бы, Иван, обучил обоих бою оружному – сабельному, палашному, огневому, – что тоже по нынешним лихим временам нелишне. Мысль эта так понравилась юному помощнику разбойного приказу дьяка, что тот даже разулыбался мечтательно, да так и стоял, растянув губы, покуда Терентий не потянул за рукав.
– Ты, кажется, про наших, про лоцманов спрашивал?
– Спрашивал, а как же, – незаметно подмигнув Прохору, отозвался Иван. – Они мне по торговому делу надобны. Дело тайное, но тебе, Терентий, как другу, скажу… Только ты языком не болтай.
– Ну, вы поговорите, а мне пора отцу Гермогену дровишки рубить. – Прохор забрал опустевшую корчагу. – И не только ему, еще и – за березовицу – купчине одному с рядка мясного.
– Что ж, иди… – Иван кивнул. – В полдень на заливной луг приходи. Ждать буду. Да Митрия, если увидишь, с собою тащи.
Молча кивнув, молотобоец повернулся, но, остановившись на полпути, повернул голову.
– Предупредить хочу. Праздник сегодня – Рождество предтечи и крестителя Господня Иоанна, Иванов день, по-старому – Иван Купала.
– Ах, да, – смутился Иванко. – Как же я мог забыть? Праздник!
– На дальних лугах, за рекою, сатанинские игрища устроят, – понизив голос, предупредил Прохор. – Наши хотят облаву сделать, да потом пойманных за ведовство судить строго, чтоб остальным неповадно было. Так вы это… берегитеся!
Иван скривился:
– Нешто мы на бесовские игрища пойдем, душу поганить? Делать-то больше нечего!
– Мое дело – предупредить. – Проша пожал своими широченными плечами, вот уж действительно – Сажень – в самую точку прозвище! – У излучины точно облава будет!
Предупредив, Прохор скрылся в воротах обители, а новые друзья неспешно направились в сторону торговой площади.
– Ты про бесовские-то игрища зря зарекался, – оглядываясь на монастырскую звонницу, тихонько сказал Терентий. – Иван Купала – веселый праздник. Сходить – душу потешить, через костры попрыгать, повеселиться, с девками голыми в ночной росе искупаться.
– Нет уж, друже, – сурово оборвал приятеля Иван. – Не до веселья сейчас, да и то сказать – мы уж с тобой вчера повеселились.
– Да уж, от души, – поддержал шутку лоцман. – Хорошо хоть Господу Богу души не отдали.
– Не Богу уж тогда – диаволу, – хохотнув, перекрестился на Преображенскую церковь Иван. – А вообще, я давно тебя спросить хотел, как к вам обращаются? Ну, те, кому по торговым делам в Стокгольм надо.
– К старосте идут, – пояснил Терентий. – А уж тот назначает кого-нибудь из свободных. Затем и баркасников нанимают, и грузчиков, и всех прочих.
– А тайно все это проделать можно?
Терентий наморщил лоб, задумался:
– Со старостой-то, а потом с лоцманом можно и тайно. А вот с баркасниками сложнее – больно уж много народу, а на каждый роток не накинешь платок. Разве что в последний момент с ними договориться – так то рискованно, могут и не найтись баркасы-то.
– Ага, – покивал Иван. – Вот, значит, как… Слушай, Терентий, не в службу, а в дружбу – у моего купца соперники торговые имеются, московиты. Так вот, ежели кто из московских гостей лоцмана в Швецию искать будет, так ты мне шепни по дружбе, а? Я на постоялом дворе обретаюсь, Богородичном…
– А, на Береговой. Знаю. Шепну, что поделать? Коли уж так для тебя это важно.
– Ой, важно, Терентий, важно! Ты даже не представляешь как! Ну и с кем-нибудь из баркасников бы меня познакомил – вот бы хорошо было!
– Познакомлю, – пообещал Терентий. – Не сам, через кого-нибудь передам, что ты дружок мой. Есть у меня хороший знакомец – баркасный староста Евлампий Угрюм.
По-праздничному, в честь рождества Иоанна Крестителя, благовестили колокола на всех тихвинских церквях и в обителях: Богородичной, Введенской, Николо-Беседной. На монастырском лугу, у излучины, со свистом махали косами косари – «На Ивана – первый покос». Конечно, косили и ранее, но так, вполсилы, – постель накропать или постелить свежего сенца на стол. Косари были одеты в белые льняные рубахи с вышивкой, за ними с песнями ворошили граблями скошенную траву девки, то и дело нетерпеливо поглядывая на солнышко – скоро ли вечер? Вечером, ясно, готовиться нужно будет к веселию на Купальскую ночь. Ночь эту обязательно отпраздновать надо, чтобы рожала, не оскудевала землица- матушка, искупаться в росе на лугах, хороводы поводить, через костры попрыгать. Ну а перед Иваном Купалой и на суженого погадать не грех.
Громко поздравив с праздником косарей: «До солнышка вам два покоса, да не ходить босо!» – Иванко обошел луг и уселся на пеньке, напротив излучины, смотря, как отражаются в воде реки плакучие ивы. Сладко пахло клевером и смородиновым листом, на кустах, в изобилии росших вдоль речки, уже образовались завязи, недели через три-четыре грозившие перейти в терпкую ягоду. В кустах пели жаворонки, рядом, в ольховнике, перепархивали с ветки на ветку воробьи, малиновки и еще какие-то мелкие птички.
Иван растянулся в траве и, закусив краем губ травинку, смотрел в синее небо. Пекло солнышко, слышно было, как неподалеку жужжал шмель, как шуршали тревожимые легким ветерком листья. Хорошо было кругом, солнечно – благодать! Юноша прислушался – кажется, кто-то шел лугом. Встав, приложил руку к глазам, защищаясь от солнца, всмотрелся… Ага, идут – оба. Впереди вприпрыжку – худенький Митька, за ним вразвалочку – Прохор. Сыскал все ж таки молотобоец отрока, то славно.
– Эгей! – Иванко замахал рукою. – Эгей, сюда сворачивайте!
Путники тоже углядели приятеля и, свернув с тропки, пошли по траве, лугом.
– Ну, как? – Иван похлопал по плечу Митрия. – Нашли со своим Онисимом отроков содомиту?
Прохор гулко захохотал, а Митька обиженно отмахнулся:
– Да он сам нашел. Акулин этот. Старого знакомца привел – разодетого, жеманного, нарумяненного. И не поймешь, парень иль девка. Тьфу ты, срам-то какой, прости Господи!
Митрий перекрестился и нетерпеливо спросил: зачем звали?
Иван ухмыльнулся:
– Увидишь.
Жестом позвав приятелей за собой, он спустился к реке, к выжженной огнем проплешине меж густых
