– Коли понравится, чего ж не прийти? – согласился подьячий.
– А чего ж не понравиться-то? Конечно, понравится, – уверил рыжий. – Знаешь, тут какие девки? Ну, давай алтыны!
Немного покочевряжась – приятно было чувствовать себя вполне самостоятельным человеком, могущим щедро заплатить за любые удовольствия, – Галдяй со вздохом вытащил пару монет:
– На!
– Ну, вот, – попробовав монеты на зуб, удовлетворенно скривился Гришаня. – Стало быть, слушай. Пойдешь сейчас в корчму, скажешь – поклон, мол, дядьке Флегонтию – и сразу по лестнице, наверх, в горницу. Там девчонка сидит, прядет, светленькая такая, в сарафане лазоревом. Вот она и есть. Смотри, не говори ни слова – гулящие то не любят, – сразу целуй в уста да сарафан рви.
– Так прямо и рвать?
– А как же, коли за все уплачено?
– Ну… – У Галдяя аж глаза загорелись, до того захотелось сорвать сарафан с гулящей девчонки. Так прям и представил! Входит… нет, вбегает, кричит: «На колени, дщерь беспутная!» – а потом сразу – долой сарафан, рубаху… А дальше уж захватывало дух – раньше-то у Галдяя никогда девки не было, эта, стало быть, первая.
– Она хоть ничего, красивая?
– Глаз не оторвешь! Ну, удачи! Потом во двор выйдешь, на следующий раз столкуемся.
Эта последняя фраза несколько успокоила Галдяя: раз Гришаня договаривается с ним на следующий раз, значит, не такой уж он и пройдоха, несмотря на то, что рыжий, да к тому же – косой.
– Давай, давай, не трусь! – похлопав подьячего по плечу, Гришаня ловко закинул монеты за щеку.
Ухмыльнувшись, Галдяй с видом бывалого человека вошел в постоялую избу. Тут же громко, как научил Гришаня, поздоровался:
– Поклон дядьке Флегонтию.
Никто и ухом не повел: хлебавшие из общей миски какое-то варево угрюмые мужики, как хлебали, так и хлебали, а шустрый корчемный служка деловито протирал стол. Тоже не обернулся. Да не больно-то и надо. Несколько обидевшись на этакое невнимание, подьячий поискал глазами лестницу, нашел, поднялся… Пока все шло так, как и говорил рыжий. Ага, вот и горница. Зажмурив глаза, Галдяй толкнул дверь… И, подняв веки, застыл: на лавке у самого окна сидела красивая голубоглазая девка с толстой золотистой косою, одетая в лазоревый сарафан поверх вышитой белой рубахи, и, что-то вполголоса напевая, сучила пряжу.
Вот она, светленькая! Гулящая девка. Ага, вот посмотрела с улыбкою. Зовет!
– М-мых!
Застонав, подьячий скинул кафтан, тигром бросился к лавке и, запрокинув девчонку, принялся целовать в уста, одновременно раздирая руками рубаху. Душа Галдяя пела! Ну, вот оно, вот оно… вот сейчас… Впервые!
Бац!
Девчонка вдруг вывернулась, ударила его ладонями по ушам и дико заверещала:
– Тятенька! Маменька! Братцы! Помогите, в своем дому чести лишают! Ах ты коркодил вислоухий! – Девица ухватила прялку да со всего размаху треснула ею по башке незадачливого насильника.
– Ай! – обиженно закричал тот. – Ты чего дерешься-то, тля? Иль двух алтын мало?
– Ах, тля?! – Девчонка с неожиданной силой оттолкнула от себя подьячего и угрожающе замахнулась прялкой.
Быстро сообразив, что здесь ему, похоже, ничего не светит, Галдяй проворно ретировался, выскочив в сени – богатые, двухэтажные, с большим открытым окном… куда, сломя голову и бросился подьячий, услыхав шаги быстро поднимающихся по лестнице людей.
– Маменька! Тятенька! Братцы! – продолжала вопить девчонка, будто это ей, а не Галдяю перепало по башке прялкой. – На помощь! На помощь! Чести лишают!
– Да где насильник-то, доча?
– Эвон, верно в окошко выпрыгнул!
– Ничо! Посейчас догоним. Ужо покажем собаке!
Удачно упав в навозную кучу – хотя бы мягко, – Галдяй испуганно оглянулся на крики. Вид разъяренных краснорожих мужиков, потрясающих батожьем, придал ему новое ускорение, в результате которого подьячий в ужасе бросился бежать, не разбирая дороги. Этот вот ужас, совершенно первобытный и дикий, его, по большому счету, и спас. Грязный, с выпученными от страха глазами и вздыбленной шевелюрой, Галдяй, сам не сознавая того, напугал даже здоровенного цепного пса, бросившегося ему навстречу из будки… но, увидев этакое мчащееся чудо, живо поджавшего хвост.
Вихрем проскочив мимо пса, несостоявшийся насильник с ходу заскочил на собачью будку и, подпрыгнув, дотянулся до частокола. А вот перевалиться через него сил уже не хватило – завис.
– Ату его, ату! – кричали выбежавшие на задний двор родственники девки – сигать из сенного окна в навозную кучу никто из них не захотел. Но вот прибегли, потрясая палками. – Куси его, куси!
Почувствовав поддержку, псинище осмелел и, зарычав, бросился на бездвижно висящую жертву, ухватив за самый зад.
– Ай-ай-ай! – заверещал Галдяй и, оставив в собачьих зубах изрядный клок штанов и мяса, живо перевалил через забор и дал деру.
Он бежал, не чуя под собой ног, а сердце стучало, и в висках билась кровь, словно подгоняя – быстрее, быстрее! Позади слышался топот и крики. Хорошо – не рядом еще, далече.
Не оглядываясь, Галдяй свернул в какую-то подворотню, слава богу, не заколоченную и оттого превращенную в выгребную яму. Не обращая внимания на мерзкий запах, бросился брюхом вниз, в лопухи, прополз, выбрался к черторыйским оврагам и, добежав до ручья, затаился в колючих кустах. А за ним, между прочим, давно никто не гнался.
– Вот курва рыжая! – Галдяй выругался и тут же застонал – покусанная задница сильно ныла, прям огнем горела, словно подьячего только что поджаривали в аду на сковородке.
Не увидев преследователей, искатель продажной любви несколько воспрянул духом, отчего зад заболел еще сильнее. Конечно, нужно было поскорей убираться отсюда, только вот куда? Домой – подозрительно рано, да и видок тот еще… Лучше в приказ, с приказными-то во время задания еще и не то бывает! Этим и отбрехаться – ходил, мол, на Покровскую, вот и… Да, но в таком виде по Москве не пойдешь! В рваных штанах, без кафтана. Да и запах… Галдяй поморщился и, оглянувшись, посмотрел на норовистый ручей Черторый. Хорошо бы вымыться!
Забредя подальше в кусты, подьячий разделся и, отыскав мель, уселся задницей в холодную воду.
Господи! Хорошо-то как! Славно.
И тут вдруг послышались голоса. Галдяя словно ветром унесло в кусты – пусть колючки, зато укромно. Голоса приближались – тоненькие, звонкие, – и вот уже на берегу ручья показались двое мальчишек. Те самые, белоголовые, погорельцы… Ах, ну да, они же говорили, что пока живут на постоялом дворе у… У Флегонтия! Господи… Их еще тут не хватало.
– Смотри-ка, Кольша, кажись, кто-то в кустах прячется! – вдруг посмотрев на тот самый куст, за которым скрывался подьячий, заявил младший парнишка.
– Может, сходить, парней покричать?
– Да, Михря, – согласно кивнул старшенький. – Так и сделаем. Только вначале глянем – вдруг там никого нет?
– Ага, глянем, – опасливо протянул младший. – А вдруг там Телеша? Нет, сперва позовем кого-нибудь.
Перспектива встретиться еще с кем-нибудь, естественно, мало обрадовала Галдяя, как не обрадовала бы в его положении и любого. А потому, быстро взвесив все «за» и «против», он решительно поднялся из кустов, растянув губы в самой широченной улыбке:
– Здорово, парни! Помните меня? Я вас на Покровской о пожаре расспрашивал.
– А, – узнав, улыбнулся младшенький, Михря. – У тебя еще тогда лошадь сперли. Нашел лошадь-то?
