схоронить, не дожидаясь. Правду сказать, воевода не особо-то его и долюбливал, сироту, при себе не держал. Так что уж мы схоронили… Али неправильно сделали?
– Почему ж, – Иван вздохнул. – Правильно. Куда, говоришь, идти?
– Эвон, – показал рукой дед. – На крыльцо поднимайся, а там пройдешь сенями.
Доверив старому слуге коня, юноша снял шапку и быстро взбежал на крыльцо.
За столом, накрытым не столь уж и обильно, собралось человек двадцать, судя по одежке, людей не особенно знатных, впрочем, среди них мелькнула пара знакомых лиц, из тех, что постоянно ошивались в Кремле. Дьяки или дворяне. Иван негромко поздоровался, кивнул. Знакомые – а ведь и впрямь знакомцы – кивнули в ответ, подвинулись, уступая место. Кто-то поставил напротив нового гостя миску холодца и бокал с водкой. Юноша, как и подобает, молча выпил за помин души. Покривился – водка оказалась жгучей, – тяпнул скорей холодца.
– Выходит, и ты знавал парня, Иван? – тихо произнес сосед – чернявый молодой человек с острой бородкой, одетый в длинное темное платье из тех, что предпочитают писцы да дьяки.
– Знал, – на всякий случай соврал Иван. – Но не близко. А ты?
– И я так, шапочно, он в наш приказ заходил частенько, мы уж думали – к нам на службу верстается, ан нет, к вам, на Земский двор…
– Не успел. – Иван шмыгнул носом. – А ты из какой избы?
– Федор я, Разрядного приказу дьяк. – Чернявый вдруг улыбнулся. – Не помнишь разве, к вам заходил частенько.
– А, ну да, ну да, – Иван наконец вспомнил чернявого Федора – и в самом деле, тот к ним в приказную избу захаживал, то по поручению начальства, то просто так, поболтать. Вот это славно.
– Слушай, Федор, ты ведь завтра на службе будешь?
– Буду, – дьяк кивнул. – Как не быть? К тебе, что ль, зайти?
– Если нетрудно.
Федор хохотнул:
– Нетрудно. Только навряд ли я тебе чем помогу.
– Ну, хоть чем-нибудь… Мне б сейчас здешних опросить, пока не упились.
– А это запросто. – Дьяк встал и, подозвав какого-то длинного человека в темной ферязи, представил гостю: – Алексий, управитель местный. Он тебе, Иван, все и обеспечит. Ну а мы пока поминать будем.
Выслушав Ивана, Алексий, понятливо тряхнув головой, предоставил в его распоряжение смежную горницу, в которой из мебели имелся стол да огромный сундук, обитый медными, позеленевшими от времени и отсутствия чистки полосками.
– Чернила, перо – нужно ли?
– Нет. Хотя… – Подумав, молодой человек махнул рукой. – Тащи! Может, и запишу что. Неча зря голову перегружать. А ты вот что, Алексий, зови-ка по очереди сюда тех, кто с покойничком был наиболее близок, с кем он обычно куда-нибудь ездил, ну и тех, кто хозяина вашего последним видал.
– Понял. – Управитель чуть улыбнулся. – Спроворим.
Первым в горницу вошел совсем еще молодой парнишка, лет, может, пятнадцати на вид, а то и поменьше. Белобрысый, щупленький, с каким-то загнанным и потухшим взглядом.
– Вот… – отрок поклонился и смущенно потер руки. – К тебе, стало быть, господине. Алексий сказал…
– Ты кто таков? – обмакнув перо в чернильницу, живо поинтересовался Иван.
– Онисим, Егория нашего холоп… – парень вдруг всхлипнул. Совершенно непритворно всхлипнул, а из глаз хлынули слезы, – видать, отрок искренне любил своего погибшего господина.
– Садись вон, на лавку, Онисим, – Иван махнул пером. – Да сырость тут не разводи, говори по делу.
– Спрашивай, господине.
– Когда ты в последний раз видел своего господина?
– Тогда… – Онисим сгорбился и, глотая слезы, зашмыгал носом. – В тот самый день, когда… Господи, Господи, да разве ж…
– Господа молить опосля будешь, – безжалостно прервал Иван. – Сейчас подробненько расскажи: как там все в тот день было? С самого утра и до… Ну, ты понял.
– Дак обычно все было. – Парень поднял заплаканное лицо. – С утра самого в Кремль поехали, в приказ.
– В какой именно?
– В… Земский вроде…
– Так-так-так! Интересно! И зачем же вы туда поехали?
– Знамо, зачем. Господине службу искал. Вот тятенька его, Федор Иванович, и написал письмишко самому Семену Никитичу Годунову… Тот и должен был пособить. Семен Никитич – человек важный…
– Знаю я, кто такой Семен Никитич. – Иван задумчиво почесал подбородок. Вот как оказывается! Этот погибший Егорушка вполне мог претендовать на важный пост в приказе! И молодость тут не помеха, не молодость главное и не знания – но знатность рода!
– Ну вот, поехали, – продолжал Онисим. – То есть это Егорушка поехал, а язм, грешный, за стремя держась, рядом с конем побег.
– По пути никого не встретили?
– Не… В Кремле только, у самых приказов… да там много народу толпилося.
– Так… а потом?
– А потом боярин мой к Семену Никитичу зашел, язм покуда во дворе у коновязи ждал. Потом вышел – радостный. Скоро, говорит, в Разбойном приказе служить буду. Не простым, конечно…
– Уж ясно, что не простым… – Иван на миг ощутил нечто вроде зависти к погибшему парню. Да уж, как говорится, не имей сто рублей, не имей сто друзей, а имей семейство родовитое, старинное, знатное! Уж тогда – все дороги открыты. А тут служишь-служишь, ночей не спишь, со всякой пакостью возишься – и на тебе, до сих пор – дворянин московский. Хоть бы до стряпчих повысили, так ведь нет, куда там… Ладно. – А что, кто-то знал про новую господина твоего должность?
– Не-а… Хотя… В корчму по пути заглядывали – господин пиво пил.
– В корчму или в кабак?
– К Ивашке Елкину.
– Поня-а-атно.
Выходит, в кабаке Егорий и протрепался. За это и убили? Хм… Вряд ли. Кому надо-то? И главное, так вот зверски – все внутренности повырывали… Лекаря еще раз допросить… Да-да, обязательно.
Больше ничего существенного по делу Онисим не показал, как и те из дворовых, коих удалось опросить, – остальные попросту уже опьянели, да и вряд ли они знали что-то такое-этакое, что помогло бы пролить свет на это мерзкое дело. За стеной уже раздалась песня – как и всегда бывает, поминки постепенно перешли в обычную пьянку. Ну, правильно – они ж для живых…
Опрокинув еще одну чарку на помин души убиенного, Иван самолично отвязал коня и поехал прочь. Следовало поторапливаться – смеркалось, а ездить в одиночку по ночной Москве означало без нужды рисковать головой, о чем неоднократно предупреждал Ртищев.
Когда Иван приехал домой, там еще не было ни Митьки, ни Прохора. Не вернулись еще парни, работали. Поднявшись в натопленную горницу, юноша уселся на лавку, расстегнул кафтан и, скинув сапоги, блаженно вытянул ноги. Неслышно скользнув в дверь, приникла к плечу Василиска – Иван обнял невесту, провел рукою по волосам:
– Саян на тебе какой… переливчатый…
– С твоих подарков аксамиту купила… Красивый?
– В цвет глаз. Синий. А бусы, что я подарил, чего ж не носишь?
Василиска притворно отпрянула – статная, красивая, синеокая, с толстой темно-русой косою.
