Федька еще больше побледнел и затрепыхался:
– Не надо, не надо, все скажу, все!
– Об чем с Елизаром беседовал? Ну? Только не вздумай лгать! – Иван ткнул коловоротом в лицо лиходея.
– Об тебе, батюшка, – с испугу сознался тот. – Елизару тебя умертвить наказано, кто наказал – не знаю.
Иван усмехнулся:
– Зато я догадываюсь. Софроний-дьяк при беседе той не присутствовал?
– Кто?
– Большеносый, гунявый, в скуфейке скромненькой.
– Был такой, рядом, на лавке сидел. Только не говорил ничего, кивал да посмеивался.
– Сколько Елизар за наши головы обещал?
– Полтину! За твою голову только.
Раничев горделиво выпятил грудь:
– Недешево меня ценят, однако…
Лукьян и воины захохотали. Иван покачал головой и рывком посадил татя на лавку.
– Смотрю, забыл ты наш давнишний уговор, паря, – тихо, с угрозой в голосе, произнес он. – На Иванку наезжать начал, на деда… Что, думаешь, их защитить некому? Придется поведать кой-что о тебе Милентию-старцу…
– Смилуйся, батюшка! Век буду Бога молить.
– Тамбовский волк тебе батюшка! А молитв ты, я думаю, и не знаешь вовсе. Так что, в прорубь тебя, Федор, в прорубь.
– Дак я ж поведал все…
– Хотя…
Иван вдруг задумался. Всплыла в голове его вдруг одна хитроумная комбинация, которая все никак не хотела раньше выстраиваться – не было подходящих людей, а вот теперь вроде бы…
– Вот что, паря… Боярыню Руфину знаешь?
– Это у которой мужа убили?
– Ее. Так вот, завтра передашь ей одно письмецо… Не ей, так вознице ее, он, кажется, тезка твой. И дальше будешь действовать, как она скажет, и Боже тебя упаси…
– Понял, все понял, дядько, – обрадованно закивал тать.
Поднявшись с лавки, Раничев потянулся. Глянул на хлебающих вчерашние щи воинов.
– Пора и домой, ребята.
Воины облизали ложки, взяли стоявшие в углу копья.
– Вот что, Ипатыч, – на пороге оглянулся Иван. – Стопил бы ты завтра баньку.
Старик улыбнулся:
– Стоплю, чего ж, коль помыться охота.
– Да есть у нас, кому мыться, – хлопнув по плечу Лукьяна, хохотнул Раничев. – Разве уж только под вечер и самому попариться…
На улице все так же брехали за глухими заборами псы, и сияли звезды, и бледно луна светила тусклым оранжево-желтым светом. На двор Елизара Конопата добрались без приключений, даже никого по пути и не встретили – шильники и в самом деле в Чертолье шалили реже, тем более сейчас, под утро.
– И где только шлялись-то? – самолично открывая калитку, недовольно пробурчал Елизар. – Мы уж спим давненько.
– Знаю я, как вы спите, – отворачиваясь, неслышно прошептал Иван…
Войдя в людскую, перво-наперво разбудил Авраамку, зашептал, чтоб не услыхал похрапывавший на соседней лавке Софроний:
– Латынь ведаешь ли, парень?
– Латынь? – Аввраамка – длинный, сутулый, нескладный, с разлохмаченными, как сорочье гнездо, волосами – спросонья захлопал глазами. Потом посидел немного, кивнул: – Ведаю. Чего написать?
– Вот профессионал! – изумился Раничев. – Средь ночи толкни – уже готов к работе. Вот как сделаем, Авраамушка. Ты мне приборы писчие дай, я уж сочиню, как смогу, письмишко, а ты его перебели по- латыни, а черновичок сожги немедля.
– Понял, – кивнул писец. – В суме у меня и чернильница с перьями, и пергаменту кусок изряден.
– Ну тогда еще покемарь немножко. Как напишу – толкну.
Прихватив суму с писчими принадлежностями, Иван поднялся в отведенную ему гостевую горницу. Прикрыв дверь, разложил все на столе, окунул в чернила заостренное гусиное перо, задумался, почесав голову. Потом улыбнулся и быстро, единым духом, нашкарябал письмо:
Раничев с удовлетворением перечел письмо и улыбнулся. А неплохо придумано! Использовать в пользу своего государя весь шпионский (и немалый!) потенциал боярыни Руфины. Роль «вернейшего человека» сыграет Федька Коржак (деваться ему все равно некуда), который будет передавать все послания боярыни рыжему Елизару, с коим, кажется, успел уже давно спеться. А ежели провалятся, так никого и не жаль – ни жестокосердную боярыню Руфину, ни Елизара, ни – уж тем более – Коржака. Впрочем, последнему попасть в руки княжеских людей не позволит воровской старец Милентий – придушит куда как раньше.
Вот, кажется, все…Теперь позвать Авраамия, пусть перебеливает. И назавтра пригласить в баньку купца… Ха-ха! Знатная потеха выйдет, не сорвалось бы!
Не сорвалось!
Похотливый содомит – старший дьяк великокняжеской канцелярии Терентий Писало – явился вовремя. Подошел к избе, где уже его дожидались несколько раз проинструктированные Раничевым парни – Лукьян с Иванкой. Тут же и отправились в баньку… куда немного погодя заявились и будущие свидетели – купец Степан Наруч, дед Тимофей Ипатыч и самолично Иван Петров сын Раничев, дворянин рязанский.
К удивлению последнего, дьяк воспринял появление нежданных гостей довольно спокойно. Только скривился да, потянувшись, сплюнул:
– Ну вот, опять платить. Сколько на этот раз?
Выскочивший из бани красный как рак Иванко, отплевываясь, вытирал губы снегом:
– Взасос целовал, гад премерзкий! Как и отмолиться теперь? Ну, Иван, ну подставил…
– Ладно, – смеясь, Раничев похлопал отрока по плечу. – Не сердись уж так-то… Знаешь, я тут переговорил с дедом. Согласен он на твою помолвку с Анфискою.
– Переговорил он, – по инерции буркнул Иванко и вдруг застыл, не смея поверить в услышанное. – Что?
Иван переглянулся с дедом, и оба захохотали.
– На свадебку уж сам заработаешь, отроче!
– Да я… Да конечно… Да…
– Хороший парнишка, – выходя из бани, посмотрел на него похотливый дьяк и с сожалением почмокал губами. – Жаль, не сложилось.
Иванко заплевался.
Раничев тронул содомита за рукав:
– Могу подсказать кое-кого.
– Да ну? – оживился Терентий.
– Четьи-Минеи подгонишь иль что подобное?
– Попробую. Так говори же!
– Парень один, он тебя сам найдет, скажет, что нужно, – это вместо отступного. Зовут парня Федором.
