Неудобно ехать в арбе, жестко, хотя, с другой стороны, провести столько времени в седле тоже не сладко. Раничев расспрашивал о пути на привалах, выяснил: от Итиля до города Сарайджук (или Сарай- чик), что на реке Улусу, – около двадцати дней, а от этого самого Сарайджука до Ургенча – примерно месяц, и то если ехать и ночью. Правда, дороги там хорошие, ровные, недавно отремонтированные по приказу эмира. С указателями пути и караван-сараями. Пока же ехали степью, словно корабли в безбрежном океане цветов и трав. Покачивались среди густой зелени пурпурно-розовый иван-чай, таились за кустами анютины глазки, кое-где в низинах желтели купальницы, ярким желто-сиреневым взрывом сияли ирисы, а иногда кровавой, до самого горизонта, рекою, расстилались заросли мака. В ожидании поживы летели за караваном орлы-могильщики, кричали в редких озерках серые дикие утки. Дни тянулись один за другим, однообразно и пусто… Впрочем, нет, не совсем пусто – с помощью купца Халима Иван старательно учил арабские слова. Сначала названия обычных вещей, потом дни недели, числа, месяцы.
– Двенадцатого числа месяца раби-ал-аввал пророк Мухаммед прибыл из Мекки в город Йасриб, прозываемый также Мединой, – терпеливо пояснял Халим. – А через шестнадцать лет благословенный халиф Омар повелел считать от того времени начало лет по лунному календарю – с первого года перехода Мухаммеда – Хиджры – с месяца мухаррам – по исчислению неверных – с лета шестьсот двадцать второго года. Лунный год не совпадает с солнечным, он короче, а прибавлять тринадцатый месяц или дни к месяцам халиф строго настрого запретил. Потому лунные месяцы в иной год могут приходиться на разное время. Запомни их названия: мухаррам, или «священный», – первый месяц, во время него запрещены все войны, следующий – осенний месяц сафар, что значит «желтый», затем два месяца раби – раби-ал-савал и раби ус-сани, потом зимний месяц джумад-ал-ула – «студеный», затем раджаб, потом шаабан, затем месяц священного поста рамадан – «раскаленный», обычно весенний или летний месяц, потом шаввал – месяц кочевий, месяц стоянок зу-л-каада, и наконец последний месяц зу-л-хиджа, оставленный пророком для совершения хаджа.
Раничев слушал, кивая, да мотал на ус. От жары разбили прямо на арбах шатры, кроме того, со степи, разгоняя волнами травы, налетал ветер, пусть теплый, но все же и это было неплохо.
– Жарко, – вытирая со лба пот, крутил головой Иван.
– Погоди, это еще не самая жара, – смеялся купец. – Вот после Улусу начнется…
– Знаю, – обреченно махал рукой Раничев.
Вообще, если б не жара да скука, переход проходил для него довольно неплохо, чего нельзя было сказать о рабах, в основном – молодых женщин и юношей – тем действительно приходилось туго. Каждая пара была привязана к длинному деревянному шесту, который тоже вполне можно было выгодно продать, на кого шестов не хватило, шли скопом, нанизанные на прочный аркан, словно бусины на веревку, шли, тупо уставившись в землю, еле слышно мычали заунывные песни – меряне, булгары, эрзя, русских попадалось меньше. Воды на всех не хватало, и полоняники, пошатываясь, облизывали потрескавшиеся губы. Слабые умирали. Их бросали тут же, в траве, на съедение степному зверью, словно акулы за кораблем, алчно рыщущему позади каравана. Раничев воспринимал это спокойно, привык уже к этому жестокому миру. Да и что он мог сейчас сделать для этих несчастных? Разве что попросить караван-баши сделать подлиннее привалы. Так купцы и без того делали все, что могли, – полон ведь был их имуществом, и если смерть одного-двух невольников в принципе мало что значила для такого богатого торговца, как Халим Ургенчи, то в отношении других купцов, победнее, дела обстояли иначе. Впрочем, не все пленные шли своим ходом – красивых девушек и мальчиков везли на арбах или на лошадях в больших плетеных корзинах. Это был выгодный товар для услады богатых. Искусные ремесленники тоже стоили дорого; правда, таких было мало.
Иногда вдалеке проносились вихрем неведомые всадники, алчно посматривающие на караван черными раскосыми глазами. Проносились и исчезали в степи, не решаясь напасть, – слишком уж много воинов было вокруг, да и нападение на купцов – страшное преступление, неизбежно карающееся смертью.
Посмотрев на всадников, Халим повернул лошадь назад.
– Не растягивайтесь! – подскочив к последним невольникам – юношам-мари, закричал он и, выхватив плеть, ударил несчастных по обнаженным плечам. Те прибавили шагу, и надсмотрщики, подгоняя, принялись тыкать их в спины тупыми концами копий.
– Быстрей, быстрей, – размахивал плетью Халим. – Идите быстрей, если не хотите стать добычей двуногих шакалов. Они сварят ваше мясо, а из кожи сделают ножны для сабель! А в Мавераннагре вам может и хорошо повезти, ежели попадете в приличный дом. Посмотрите дивные города, а со временем примете ислам, научитесь ремеслу, разбогатеете. Чем не жизнь? Все ж лучше, чем прозябать в ваших мерзких лесах, где живут одни иблисы и дэвы. Так поспешите же навстречу лучшей жизни!
Нельзя было сказать, что пламенная речь караванщика произвела на несчастных какое-то особое впечатление – то ли они ее совсем не слушали, то ли плохо поняли, то ли не верили. Скорее – последнее.
На ночь остановились у небольшого озера, еще не пересохшего, но уже неудержимо стремившегося к тому – берега были покрыты потрескавшейся от солнца глиной. В камышах крякали утки. Завидев людей, они поднялись в небо гомонящею тучей… Воины не упустили момент, выпустив меткие стрелы. Вечером, сидя у костров, лакомились дичиной. Хватило и невольникам, настолько много оказалось здесь уток.
Поев и совершив омовение, караванщики расстелили молитвенные коврики – совершить пятую за день молитву – салат ал-иша, – предписываемую Кораном с наступлением ночи.
Закланялись, запели заунывно слова…
Раничев тоже помолился про себя Господу – на удачу, чтоб все было хорошо с Евдоксей, а уж сам-то он как-нибудь выберется из любой ситуации. По крайней мере, хотелось бы в это верить. Интересно, зачем он понадобился эмиру? Снова шпионить? Так разгромленная Орда и так полностью подконтрольна ставленникам Тимура – Тимур-Кутлугу и Едигею. Снова пошлет в Литву? Так для этого вовсе не обязательно было тащить его, Ивана, в этакую далищу и тем более похищать Евдоксю. Тогда зачем? Что, больше других людей нет? Странно все это, странно… Хотя, может, оно и к лучшему? Ведь именно в Мавераннагре можно было бы попытаться узнать тайну перстня, висевшего у Ивана на шее. Один, такой же, а может и этот, был у погибшего Абу Ахмета, и когда они соединились вместе, да-да, именно в этот момент, Раничев хорошо помнил, время оказалось пронзенным, и вместо дымящихся развалин Кафы перед глазами Ивана вдруг возникло шоссе с мчащимися грузовиками. Да-а, жаль, что Абу Ахмет ничего не успел рассказать, но тут уж ничего не поделаешь. Он ведь, кажется, был из Ургенча, этот Абу Ахмет? Ну да, земляк Салима и такой же яростный враг Тамерлана. Примерно десять лет назад, по приказу Тимура, мятежный Ургенч был сожжен дотла, а на его месте засеян ячмень. Правда, прошло время – и вновь отстроился город… или это уже совсем новый город? Скорее всего, и вряд ли стоит искать там ювелирную мастерскую, в которой когда-то изготовили перстень. А может, он и вообще привезен откуда-нибудь из дальних стран? Всякое бывает… Нужно искать, по возможности поговорить с людьми, ведь в Самарканде много ургенчцев. Да вот хоть тот же Халил. Ургенчи! Значит – из Ургенча. Подождать, пока закончит молиться и выспросить…
– Ла илаха илла Ллаху ва Мухаммадун расулу Ллахи-и-и…
Заканчивая намаз, заунывно вскричали караванщики и, поклонившись, свернули молитвенные коврики.
– Ювелиры? – Купец усмехнулся. – Да, когда-то в Ургенче было немало искусных ремесленников. И многие из них живы – при дворе великого эмира. А ты что, хочешь заказать своей невесте подарок? Хорошее дело. Могу посоветовать одного старика с золотыми руками. Зовут его Махмуд Ак-Куяк. Он из Ургенча, а ныне живет в махалле на улице Златников, что начинается сразу от Шахи-Зинда.
– Махмуд Ак-Куяк, – шепотом повторил Раничев. – Махалля у Шахи-Зинда.
Ночью он уже засыпал в небольшом шатре, подложив под себя кошму, как вдруг услыхал чьи-то легкие шаги совсем рядом. Кто-то остановился у самого шатра, нагнулся… Вот когда Иван пожалел, что безоружен – нож отобрали еще люди Аксена. Быстро откатившись в сторону, он вытянул вперед руки и, когда неведомый гость, откинув полог, просунул в шатер голову, резко схватил его за шею и, бросив на кошму, прижал коленом.
– Пощади! – неожиданно тоненьким голоском пискнул ночной тать.
Раничев раздул светильник – девка! Раскосая степная красавица либо из полона, либо прихваченная в дальний путь изначально. Синие шальвары, длинная полупрозрачная рубашка из тонкого шелка, короткий
