хвастливые россказни идальго. Сверкая сапогами, несколько раз прибегал Аникей – кратко докладывал об Ансельме. Тот шептался о чем-то с маркитантами, тоже готовившимися к отъезду.
– О чем шептался, не вызнал? – Раничев обернулся к слуге.
– Да все о каких-то лошадях…
– О лошадях? – удивился Иван. – Мы же, кажется, своих уже пристроили. Ну иди, следи дальше. Ежели что…
– Понял, господине, – Аникей умчался.
Раничев продолжал пировать, слабенькое вино совсем не брало его – вот если б водка! – а юные кабальерос уже изрядно поднабрались, кто-то, отвалившись, спал, кто тупо смеялся, кто пытался запеть песню, а кое-кто и хватал друг друга за грудки. Иван, не церемонясь, успокоил нахалов – его здесь побаивались и уважали – и посмотрел в темнеющее небо. Что-то Аникей долго не показывался.
Раничев поднялся на ноги – а вино-то оказалось коварным, шатало – осмотрелся, прислушался. За кустами, у маркитантов, слышался приглушенный говор, изредка прерываемый конским ржанием. Иван направился туда – торговцы как раз подтаскивали к лошадям тюки – чтобы не возиться лишний раз утром.
Раничев подошел к ним:
– Эй, парни, Аникея, слуги моего, не видали?
– Анни Красные сапоги? Как же, крутился тут с утра. Куда делся? А Бог его знает…
– А Ансельм Лошадник? Он где?
– Был здесь. С утра собирался с нами в город.
– А один не мог уехать?
– Ночью-то? Вряд ли. Да и ни к чему ему – уж больно хотел встретиться с нашим друзьями из Калатравы.
Торговцы засмеялись.
– Странно, – отойдя, пожал плечами Иван. – И где ж их обоих носит?
Он вышел на тропинку, ту самую, по которой когда-то пробирался вслед за Ансельмом, и, сделав несколько шагов, нос к носу столкнулся с вылетевшим из-за кустов Аникеем.
– О господине! Лохматый зачем-то ходил на поляну, на ту, где такой раскидистый вяз. Я за ним не пошел – он часто оглядывался – дожидался в лесочке.
– Так Лошадник никуда не пошел дальше?
– Нет. Уже возвращается обратно, потому я и бегу. Злой.
– С чего это ты злой?
– Не я – Лохматый.
Из-за кустов и впрямь донеслись гнусные ругательства. Интере-есно…
– Ну, беги к шатрам, – махнул рукой Иван. – А я здесь постою немного, Лошадника подожду.
Дождавшись, когда слуга скрылся из глаз, Иван спрятался в сосняке и, пропустив изрыгающего проклятья Ансельма, быстро пошел по тропе в ту сторону, откуда только что прибыл Лошадник. Раничев прекрасно знал, о какой поляне и о каком вязе шла речь. Конечно же, о том, с замаскированным корою дуплом, который не так давно помешали обследовать мавры. Ага, вот и полянка… И вяз… Иван ухватился за сук, подтянулся и, отодвинув кору, засунул руку в дупло… Пусто!
– Поздравляю, Иван Петрович, – спрыгнув в траву, Раничев посмеялся сам над собой. – И что же такое вы там надеялись обнаружить? Сокровища убиенной Лошадником тещи?
Скрывающееся за горами солнце послало на землю свой последний привет. Узенький сияющий лучик, проскользнув между вершинами сосен, упал на траву, на миг осветив задумчиво-веселое лицо Ивана, вяз, пожухлую, но все еще густую, траву. В траве, у самых корней вяза вдруг что-то блеснуло. Раничев наклонился, протянул руку… Батюшки! Никак золотой! Не похож на эскудо… Корабль и роза. Корабельник – английская золотая монета. А в дупле много таких могло поместиться, целое состояние… Так вот почему так ругался Ансельм! Заругаешься тут… Иван так и представил – вот довольный Лошадник, насвистывая, выходит на поляну, оглядывается, лезет в дупло, запускает туда руку, шарит… И физиономия его из радостно-предвкушающей медленно становится яростно-грустной. Корабельников-то в дупле нет! Фига с маслом вам, уважаемый любитель чужих лошадок, а не золотишко! Возникает законный вопрос – «где деньги, Зин?» И в самом деле – где? Позаимствовал кто-то из сообщников? И этот кто-то – либо усатый слуга дона Хименеса, либо наш добрый знакомый – шулер Жоан Португалец. Ага… Спрятав найденный корабельник в кошель, Раничев поспешил обратно в лагерь.
Ансельма он обнаружил у маркитантов – гнусно ругаясь, он как раз пытался выяснить хоть что-нибудь о Португальце.
– Да черт его знает, – отмахивались торговцы. – С тех пор, как напали мавры, вроде и не видать его было.
– Ах, вот так, значит…
– Ансельм, отойдем-ка!
Конокрад обернулся:
– А, это ты, дон Хуан.
– Есть дело.
Пожав плечами, Лошадник вслед за Раничевым отошел к лесу.
– Давно хотел тебя спросить о Португальце Жоане.
Ансельм вздрогнул:
– Никакой он не португалец. Козел!
– Он когда-то выиграл у меня фамильный перстень.
– А, – усмехнулся Лошадник. – Красивый такой, золотой, с изумрудом.
– Именно! Так он еще у него?!
– У него, гада, где же еще-то? Жоан им не очень-то хвастал, но я как-то приметил – он этот перстень на шее носит. Понятно – на всякий случай, вещица не из дешевых.
Раничев покусал губы:
– Я бы хотел вернуть свою вещь!
– Так о чем раньше-то думал? – расхохотался Ансельм. – Мужчина ты, дон Хуан, хоть куда – сильный, мечом махать умеешь, да и умом Бог не обидел. Прижал бы этого паршивца где-нибудь, да открутил головенку!
– Я так и сделал, – признался Иван. – Если б мавры не помешали.
– Э-э, – протянул Лошадник. – Выходит, не зря все-таки опасался Васко – его ведь так на самом деле зовут – Васко, а кличка – Шершень, зол и кусает исподтишка… Он нас с усатым Анхело и нанял для охраны – мало ли, кто-нибудь ограбить захочет?
– Поможешь мне отыскать его? – Раничев пристально посмотрел на конокрада.
– Помочь можно, – осклабился тот. – Тем более такому кабальеро, как ты, дон Хуан. Да и я с удовольствием встречусь с Шершнем… И встреча будет горячей. Очень горячей, дон Хуан!
На одном из перевалов гор Сьерра-Невада Раничев с Аникеем и Ансельм Лошадник простились с маркитантами, круто свернув влево, к реке Гвадалквивир, мятующе бурной, зажатой с обеих сторон черно-красными скалами.
– Кадис, – сквозь зубы цедил конокрад. – Шершень может быть только в Кадисе, есть там у него одно лежбище.
Продав ненужных коней маркитантам, они пошли пешком, а когда горы раздвинулись и река стала шире, купили рыбачью лодку. Лодка, естественно, оказалось старой, иначе бы хозяин – коренастый хитроватый старик – не расстался бы с нею так просто. И цену заломил немаленькую – эскудо, пришлось заплатить, и вот теперь, в процессе плавания, вдруг выяснилось, что утлый челнок к тому же оказался дырявым. Аникей утомился выкачивать воду – сидевший на корме Раничев видел, как смуглая худая спина мальчишки исходила потом, потому, ближе к полудню, когда совсем уж нельзя было плыть из-за немилосердно палящего солнца, лодку вытащили на берег, перевернули и заделали щели рваным плащом конокрада.
– Эх, просмолить бы, – Раничев посмотрел вокруг. – Или заткнуть еще чем-нибудь. Взгляд его упал на щегольские сапоги Аникея.
