пустоту.
Брута постарался уснуть.
Он никогда не видел снов. И сей факт крайне заинтересовал Дидактилоса. Он сказал, что человек, способный помнить все и не видящий снов, должен мыслить очень медленно. «Представь сердце[9], – говорил он, – почти целиком занятое памятью, на повседневные мысли отводится лишь малая часть его сокращений». Это отчасти объясняло тот факт, почему Брута шевелил губами, когда думал.
Таким образом, это не могло быть сном. Скорее всего, во всем было виновато солнце.
В его голове раздавался голос Ома. Черепашка говорила так, словно поддерживала разговор с некими людьми, слышать которых Брута не мог.
– Мои!
– Уходи.
–
– Мои!
– Оба!
–
Брута повернул голову.
Черепашка стояла меж двух камней, вытянув шею и раскачиваясь. Был слышен еще какой-то звук, похожий на комариный писк… и звучали обещания.
Они мелькали мимо… что-то говорившие ему лица, формы, видения величия, мгновения блестящих возможностей, они подхватывали его, возносили над миром все выше и выше, все это принадлежало ему, он мог все, нужно лишь поверить в
Перед ним появилась картинка. На соседнем камне лежал жареный поросенок, окруженный фруктами, а рядом стояла кружка пива, настолько холодного, что ее стенки покрылись инеем.
–
Брута мигнул. Голоса мигом исчезли. И еда вместе с ними.
Он мигнул еще раз.
Сохранялись лишь какие-то остаточные изображения, он их не видел, а скорее чувствовал. Несмотря на идеальную память, Брута не помнил, что говорили голоса и какие еще картинки ему являлись. В памяти остались только жареная свинина и пиво.
– Это потому, – тихо промолвил Ом, – что они не знают, чем тебя соблазнить. Поэтому предлагают все подряд. Как правило, все начинается с видений еды и плотских наслаждений.
– Пока мы дошли только до еды, – сказал Брута.
– Хорошо, что я их поборол, – кивнул Ом. – С таким молодым и неопытным человеком, как ты, можно многое сотворить.
Брута приподнялся на локтях.
Ворбис не пошевелился.
– До него они тоже пытаются добраться?
– Полагаю, что да. Но не получится. Ничто не входит, ничто не выходит. Никогда не видел такого замкнутого на себя разума.
– Они вернутся?
– О да. Делать им все равно нечего.
– Когда вернутся, – попросил Брута, чувствуя легкое головокружение, – подожди, пока мне не покажут плотские наслаждения.
– Ай-яй-яй.
– Брат Нюмрод относился к ним крайне отрицательно. Но я думаю, врага лучше знать в лицо, а?
Голос Бруты перешел в хрип.
– Впрочем, с меня хватит и видения какого-нибудь прохладительного напитка, – устало произнес он.
Тени были длинными. Он с удивлением осмотрелся.
– И долго они здесь болтаются?
– Весь день. Настойчивые твари. Налетели как мухи.
Почему, Брута узнал на закате.
Он встретил святого Когтея, отшельника и друга всех мелких богов.
– Так-так-так, – промолвил святой Когтей. – В последнее время гости нечасто нас посещают. Верно, Ангус?
Он обращался к пустому месту рядом с собой.
Брута отчаянно пытался сохранить равновесие, потому что колесо принималось угрожающе раскачиваться при малейшем движении. Ворбиса они оставили в пустыне, двадцатью футами ниже. Он сидел, обхватив руками колени, и смотрел в никуда.
Колесо было приколочено горизонтально к макушке тонкого столба. И хватало его только-только, чтобы один человек мог свернуться на нем в неудобной позе. Впрочем, святой Когтей был полностью приспособлен для лежания в неудобной позе. Он был настолько тощим, что ему бы позавидовали даже скелеты. Из одежды на нем присутствовала только минималистическая набедренная повязка, едва различимая под длинными волосами и бородой.
Не заметить прыгавшего на столбе и вопившего «Ау!» и «Идите сюда!» святого Когтея было практически невозможно. В нескольких футах стоял столб пониже, на котором размещался старомодный сортир с дыркой в форме полумесяца на двери. Как объяснил святой Когтей, не стоит отказываться от
Брута слышал об отшельниках, они являлись своего рода одноразовыми пророками. Все они уходили в пустыню, откуда не возвращались, сделав выбор в пользу жизни отшельника, связанной с грязью и тяготами, с грязью и религиозными медитациями и просто с грязью. Некоторые из них усложняли себе жизнь тем, что наглухо замуровывались в кельях или устраивали какое-нибудь примитивное жилище на макушках столбов. Омнианская церковь поощряла отшельников на том основании, что помешанных следует отправлять туда, где они не смогут доставить тебе много неприятностей и где заботиться о них будет общество, пусть даже состоящее исключительно из львов и ящериц.
– Я подумывал о том, чтобы добавить еще одно колесо, – признался святой Когтей. – Вон там, чтобы утреннее солнышко лучше падало, понимаешь меня?
Брута огляделся. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались камни да песок.
– По-моему, здесь солнцу ничего не мешает… – осторожно заметил он.
– Да, но на рассвете секунды кажутся часами, – объяснил святой Когтей. – Кроме того, Ангус говорит, что у нас должен быть внутренний дворик.
– Чтобы устраивать приемы с барбекю, – раздался в голове Бруты голос Ома.
– Гм, – нерешительно произнес Брута. – А какой именно веры ты святой?
Выражение смущения скользнуло по той небольшой части лица святого Когтея, что еще виднелась между бровями и усами.
– Честно говоря, никакой. Произошла ошибка. Родители назвали меня Свярианом Тойдеушем Когтеем, а потом, что действительно удивительно, кто-то обратил внимание на то,
