провалились в прошлое, прямым ходом в тысяча пятьсот пятьдесят второй год, ныне уже сменившийся тысяча пятьсот пятьдесят третьим. Ведь не может же такого случиться наяву?
Ну никак не может!
Костя помнил, что из двухсот провалившихся рядом с ним ныне осталось всего четыре десятка человек — кто-то подался в Новгород заниматься торговлей, кто-то в современную прибалтику, надеясь вступить в настоящий Ливонский Орден, индейцы вообще собрались смыться к побратимам в Америку… Но ведь все это происходило во сне?
Поколебавшись пару минут, он все-таки решился и потянул замок молнии снизу вверх, открывая полог. И увидел начинающийся от самых ног озерный простор, накатывающиеся на берег серые предрассветные волны, длинную песчаную косу, украшенную редкими камышовыми стеблями. У Росина еще оставалась надежда на то, что все это окажется обычным игровым полигоном, на котором они вчера излишне поддали, из-за чего ночью и налезла в голову всякая чушь, но уже спустя минуту он разглядел успевшего облачиться в юшман опричника и тяжело вздохнул: если что-то и являлось странным сном, так это далекий двадцатый век.
— Не вздыхай, боярин Константин, вызволим мы вашу сладкоголосую девицу, — расслышал его Зализа. — Теперь недолго осталось.
— Да я и не сомневаюсь, — покачал головой Росин, окончательно приходя в себя. Теперь он с полной ясностью вспомнил все: и то, что дерптский епископ похитил племянницу Игоря Картышева, выпускницу Гнесинки, попавшую к ним на фестиваль совершенно случайно, но провалившуюся в прошлое вместе со всеми, и то, что боярин Батов вызвался им помочь вместе с шестью сыновьями, и то, что большая часть клуба осталась в Кауште следить за работой поставленных там двух мануфактур. И то, что к этому походу они готовились больше двух месяцев и закончиться неудачей он никак не должен.
— Так что, поднимаемся, Семен Прокофьевич?
— Можно не спешить, — небрежно отмахнулся опричник. — Здесь, от Желчи до Ветвенника, возвышенность. Места сухие, хлебные, несколько деревень стоит. Инородцы забредают редко, потому как топи кругом. Лазутчика ливонского здесь отродясь не случалось, упреждать епископа некому. А коли рано в деревню зайдем, нас и не увидит никто. Мужики по тоням расплывутся, снасти проверять. Потребно ближе к полудню дойти, когда с озера вернутся.
— К полудню, так к полудню, — согласился Росин и двинулся к березняку. Сделав все желаемое, набрал охапку хвороста, вернулся к стоянке вывалил дрова на песчаную проплешину, достал зажигалку.
Газ во французской полупрозрачной безделушке давно закончился, но кремень еще не истерся и давал жирный пучок искр. Росин подсунул в зажигалку пересушенный мох из поясного карманчика, чиркнул, старательно раздул затлевший огонек, подсовывая тончайшую бересту, а когда та расцвела тонким огоньком — запалил от него бересту потолще, которую и подсунул под валежник. Тот радостно затрещал. Оставив костер разгораться, Костя отправился за новой порцией дров, а когда вернулся — над пламенем уже висел котелок с чистой озерной водой.
Лагерь постепенно оживал. Ребята из клуба «Черный шатун» выбирались из палаток, бояре откидывали шкуры и сладко потягивались, поднимались. Из чересседельных сумок извлекались кожаные поддоспешники, кольчуги, зерцала, панцири. На пояса вешались сабли, ножи, кистени, шестоперы. Очень скоро лагерь, поначалу напоминавший туристский, заблестел сталью, зашелестел железом и стал походить на то, чем и являлся на самом деле — воинский стан.
От котла вкусно запахло мясом — но Росин уже знал, что разваривается там завяленное в дорогу мясо, и сколько его ни готовь, по вкусу оно все равно напоминает стоптанную подошву. Кроме запаха к густой каше — никакого толка. Ему вдруг со страшной силой захотелось дешевых макарон, простой вареной колбасы и сигареты «Прима» — но ни того, ни другого, ни третьего в нынешнем шестнадцатом веке еще не существовало. Да чего там колбаса или макароны — даже картошки из Америки никто не догадался привезти! Окромя мяса и пирогов — никакой снеди приличной нет!
Костя поймал себя на том, что даже мысленно вместо слова «еда» употребил «снедь» и покачал головой — вконец обжился! Вот смешно будет, если временной катаклизм всех их обратно в двадцатый век выбросит. Ведь не приживется никто в родном мире, одичали…
Пожалуй, вовремя они с женой развелись. Поначалу казалось, что взбрыкнула она по-глупому из-за его поездок на игрища и фестивали, спугалась, когда увидела, как ребенок меч отцовский начал по квартире за рукоять таскать. Наверное, отошла бы вскоре, назад вернулась… Теперь получалось — вовремя ушла. Слез и истерики не будет из-за его исчезновения, сынишка привык, что папа постоянно где-то далеко. Вовремя… Тридцать лет ему, а пропал — вроде и связей с миром никаких не оборвалось. Как был всегда мысленно в прошлом, так в нем и остался.
Костя отошел к сумке, помеченной угольной полоской, извлек свой куяк, пластины которого были вырублены, страшно сказать — из донышек тефлоновых сковородок, полсотни которых было выброшено в мусорный контейнер возле Звездного рынка из-за облезшего покрытия. А что — прочные и легкие, ничем не хуже стальных! И в бою себя неплохо показали…
Поверх доспеха перекинул через плечо перевязь с мечом. Смастерил он ее на прошлой неделе не ради меча, а ради сорока кармашков, нашитых на лицевой стороне. В кармашки были вложены патроны — бумажные свертки с порохом и жребием. Если стрельцы, несущие службу в Гдове, Копорье или Яме-городе больше пяти штук в берендейке не носили, то «шатуны», многие из которых прошли Чечню, а то и Афган, даже полсотни патронов считали слишком малым числом, норовя нашить карманы куда только можно.
Кроме того, на пояс Костя повесил длинный узкий нож и легкий, грамм на сто, на кожаном ремешке, кистень — на всякий случай, если в бою меча лишится. Щитов «шатуны» более не носили — при использовании мушкетонов, добытых для них опричником, щиты стали скорее помехой, нежели защитой.
Вооружившись, Росин стал убирать палатку. Поступил он так не по глупости, а специально, чтобы успеть попривыкнуть к тяжести на плечах, жить и действовать при доспехе с той же легкостью, что и без него. Дней пять у них еще есть, пообвыкнет.
К тому времени, когда лагерь свернулся, овсяная каша с салом и вяленым мясом уже дошла до нужной кондиции. Воины позавтракали и двинулись вдоль берега дальше.
От места их привала тропа приобрела уже весьма нахоженный вид, и заблудиться на ней было невозможно. Она повернула направо, обогнула густо заросший камышом залив, спустилась к воде, к узкому песчаному пляжу, потом поднялась наверх, и перед путниками открылся вид на деревню из трех домов. Жилье стояло между свежевспаханными полями и широкой прибрежной полосой, на которой лежали четыре полувытащенных на берег крутобоких баркаса, и еще два, отдыхающие поодаль кверху килем.
— Константин Алексеевич, — оглянулся на Росина опричник. — Погодь маленько. И ратников своих одержи.
Вперед двинулись, ведя в поводу коней, только бояре — внушительный Евдоким Батов и его сыновья.
— Чего это он? — не понял Игорь Картышев, скидывая на землю рюкзак. — Засады боится?
— Опрятный ты слишком, — это высказался остановившийся рядом худощавый Сережа Малохин и сел рядом с тропой, откинувшись на своего «Ермака». — Давно в зеркало смотрелся?
— Неделю назад. А что?
— А то, что ты, не в обиду будет сказано, ведешь себя, как истинный офицер. Всегда брит до синевы, вместо портов нормальных штаны плотные состряпал. Смотреть страшно.
— Ну, и чем я тебе не нравлюсь? — Игорь опустил на него тяжелый
