хочется думать.
– Если бы я считал тебя глупым, хан, – спокойно возразил Тирц. – То я бы к тебе не пришел.
– Я о другом говорю, Менги-нукер, – заткнул крестик куда-то в складки пояса татарин. – Ты должен сделать своих монстров. Сейчас! Чтобы они перебили загораживающих нам дорогу русских.
– Ты хочешь, чтобы я вылил на землю всю кровь ради твоего страха и жадности? – на этот раз голос Тирца стал жестким и холодным. – Големы мне нужны для того, чтобы покорить Россию, а не ради нескольких золотых монет.
– Там и твоя добыча, Менги-нукер, – скрипнув зубами, напомнил бей.
– Но здесь не может быть русских, – поднявшись на ноги, ответил Тирц. – Это же Перекоп! Покажи мне здесь хоть одного боярина с оружием в руках и без веревки на шее – и я сделаю тебе голема в тот же день.
– Тогда садись на коня! Ногайские сотни уже ушли вперед.
Недовольно поморщившись, Тирц все-таки встал и забрался в седло подведенного ему бейским телохранителем мерина. За пару часов небольшой отряд нагнал основные силы. Сотни уже выстроились в несколько рядов, закрывая дорогу незнакомому врагу. Тирц мог бы поклясться, что впереди перегораживают степь точно такие же ногайцы, как и в отданных Девлет-Гирею родах – если бы не одна деталь. В центре вражеского войска стояло несколько десятков русских витязей – одетых в русскую броню, русские шлемы, русские пояса, имеющих русские бороды и русское оружие.
Нет, среди татар тоже имелось в избытке тех, кто пользовался добрым и доступным московитским снаряжением – но чтобы одеться под витязя с ног до головы, да еще собрать вместе сразу несколько таких воинов…
– Может, кто-то из местных беев? – неуверенно пожал плечами Тирц.
– Аза, передай Халилу, пусть проверит их, – повелительно махнул рукой Гирей.
Один из его телохранителей сорвался с места, помчался на левый фланг войска. Вскоре с фланга отделилась и двинулась вперед сотня воинов, на ходу вынимающая из колчанов и натягивающая луки. И почти сразу стоящая через поле конница, опустив копья, дружно ринулась в атаку. Татары рванули навстречу – огромные массы людей и коней столкнулись с сухим деревянным треском, еще через мгновение донеслись крики, ржание, звон сабель.
– Ведьма моя в палатке осталась, – поморщился, признавая свою неправоту, Менги-нукер. – Нужно немедленно начинать рыть глину.
Обоз с невольниками остался слишком далеко позади, и поэтому ковыряться в глине, пока русский умчался за шаманкой, пришлось личной сотне бея. Но воины не роптали – им совсем не хотелось, чтобы добытая с таким трудом добыча оказалась потеряна чуть не у колодца собственного кочевья. Ради спасения набранного с таким трудом, потом и кровью добра они готовы были сражаться день и ночь, лечь костьми на этой никому неизвестной прогалине и даже – ковыряться в грязной, еще влажной после недавних дождей земле собственными руками.
Прислушиваясь к доносящимся крикам боли и ярости, лязгу оружия, нукеры кромсали глину ножами, выволакивая ломти в общую кучу и выкладывая их в примерное подобие большой человеческой фигуры. К сумеркам глиняный воин был почти готов. Прискакавшие Менги-нукер и его рабыня придали фигуре окончательный вид, подравняв и загладив тело, увеличив ступни, нарисовав лицо и даже сделав великану глаза из двух оловянных мисок. На ночь готового голема они оставили лежать на земле, а поутру, когда солнце осветило его своими ласковыми лучами, а наскоро перекусившие воины уже выстроились перед русскими рядами, начали свое действо.
Обряд, который за последние годы пришлось проводить уже не один раз, прошел быстро и привычно, почти буднично – и вскоре новый ребенок татарской шаманки и нежити, еще не родившейся, а потому не имеющей ни роду, ни племени, опершись руками о траву, выпрямился во весь рост.
В этот раз до сражения дело не дошло – едва увидев голема, вражеская конница кинулась врассыпную и помчалась наутек. Несколько татарских сотен рванули в погоню за трусливыми беглецами, но большинство воинов Девлет-Гирей успел остановить. Он не желал столкнуться с новыми неожиданностями, не имея в своих руках сил, достаточных для отпора очередному неожиданному врагу.
К вечеру его верные ногайцы подошли к перекопскому валу и остановились под стенами Ор-Копы. А к полудню следующего дня сюда же подтянулся и собранный ими в путивльских землях богатый обоз. По дороге, что еще несколько дней назад пропустила на волю почти пятнадцать тысяч обредших свободу татарских невольников, теперь шли в рабство более трех тысяч новых жертв.
Глава 5
Советники
На этот раз, остановившись перед воротами дома боярского сына Толбузина, Костя раздумывал довольно долго. Душу его грязла мелкая трусливая мыслишка, что все это не к добру. Не так просто любимый опричник государя снова вызывает в Москву боярина, совсем недавно вызвавшего царский гнев. Вот войдешь сейчас в ворота – и сгинешь в безвестности, как четыре столетия спустя исчезали командармы, разведчики и чиновники разных рангов. Правда, ныне век не двадцатый, а шестнадцатый – люди в нем живут куда более цивилизованные и не настолько подлые, как в будущем. В конце концов, боярин он или шантрапа бездомная? Не станет же прятаться и бегать, аки кот нашкодивший?
Росин кивнул своему холопу, и тот громко забарабанил в ворота:
– Боярин Р-росин Константин Алексеевич к боярскому сыну Толбузину в гости пожаловать изволил!
После недолгой задержки ворота заскрипели. На этот раз боярский ярыга ненамного приоткрыл только одну створку, и во дворе их никто не встречал – но как раз это Костю Росина и успокоило. Раз лживой и приторной ласковости нет – стало быть, и в остальном можно ожидать искренности.
– Доброго тебе здравия, Константин Алексеевич, – низко поклонился с крыльца пожилой толбузинский подворник. – Боярин в покоях тебя ждет, проводить наказывал.
– Холопов моих покормите, или в кабак отправить? – хмуро поинтересовался Росин.
– Покормим, барин, как же не покормить? И покормим, и в людской уложим. Идем, барин, хозяин ждет.
На этот раз Костю проводили не в трапезную, а в одну из комнат, носившую налет как аскетичности, так и небывалой роскоши. Рубленные бревенчатые стены – и роскошный персидский ковер на полу. Икона в потемневшем окладе – и резное французское бюро красного дерева. Ничем не закрытые окна с распахнутыми во двор ставнями – и книга в тисненом золотом переплете на подоконнике. Грубо сколоченный табурет – и чернильница венецианского стекла. На простом столе из струганных досок – серебряный пятирожковый подсвечник с причудливо переплетенным лиственным орнаментом.
Сам хозяин из-за жары августовской жары сидел в одной только черной шелковой рубахе и цветастых штанах из какой-то блестящей ткани – толи атласа, толи тонкая парча, толи люстрин. В общем, какая-то иноземная повалока.