– Я не вижу ран на твоем теле, Бакы Махмуд.
– Моя чалма прорублена насквозь, от нее остались одни лохмотья.
– Полагаю, она осталась на улицах города?
– Да, уважаемый Кароки-мурза…
Сотник и сам понимал, насколько неправдоподобно выглядят его оправдания. Но разве он виноват, что чалма спасла ему жизнь, что разрезанная вражеской саблей ткань не удержалась на голове, что от удара он лишился чувств!
– Я служил султану Сулейману тридцать лет, и никто никогда не смел обвинять меня в трусости! – повысил он голос, поднимаясь на ноги и кладя руку на рукоять ятагана. – Я провел в сражениях больше времени, нежели в своей постели! Я…
– Ты хочешь жить, Бакы Махмуд?
– Жить?
– Да, жить. Есть, пить, дышать, спать в своей постели, сидеть на берегу и смотреть на море? Перестань хвататься за ятаган и сядь на ковер. Мы ведь с тобой оба понимаем, что допустили разорение доверенного нам города, что пропадали неизвестно где в самый важный момент. И что именно сейчас султан Селим, может быть, приказывает отправить мне в подарок шелковый шнурок и вкопать себе под окном кипарисовый кол для тебя. Разве не так?
Кароки-мурза немного помолчал, ожидая ответа, потом продолжил:
– Ты хочешь жить, Бакы Махмуд? Как раз сейчас я собираюсь отправиться в поход на неверных, и если мне будет сопутствовать удача, то вернусь с победой, богатым полоном и добычей, пошлю султану много подарков. Наверное, после этого он сменит гнев на милость и оставит шнурок при себе для другого случая. Разве достойно правителя казнить удачливых полководцев? Так вот, Бакы Махмуд. Мне нужно десять пушек и умелые пушкари для стрельбы из них. А в крепости стоит двадцать бомбард.
– Они стоят в башнях для защиты города, уважаемый Кароки- мурза.
– Я знаю, Бакы. Но если ты даже украдешь десять бомбард, твой кол уже невозможно сделать ни толще, ни острее. А я зову тебя в поход на неверных. Победа сохранит тебе жизнь, а поражение все равно ничего не изменит. Что касается янычар, которые согласятся пойти с тобой – им нечего опасаться вовсе. Ты пока еще их сотник, и они обязаны слушаться твоих приказов.
– Для десяти пушек понадобится двадцать пушкарей и три десятка янычар для их защиты и для помощи в походе, не меньше тысячи ядер…
– Я верю тебе, Бакы Махмуд. У тебя больше опыта в походах с бомбардами. Поэтому обо всем остальном подумай сам. Если ты желаешь заслужить прощение, то послезавтра, на рассвете, ты должен быть здесь вместе с пушками и верными тебе янычарами. Я хочу успеть уехать отсюда до того, как в Балык-Каю прибудут султанские посыльные.
Часть вторая
Гром победы
Глава 6
Батово
На этот раз татарская лавина катилась через степь без задержек и трудностей. Конница шла почти двадцативерстными переходами, раскинувшись в ширину не меньше, чем на десять верст, останавливаясь на привалы возле колодцев и ручьев, давая лошадям отдохнуть и попастись в густой траве, дожидаясь обозов, после чего совершала новый стремительный бросок. Весть о богатой добыче, привезенной Девлет-Гиреем из московитских пределов и баснословные деньги, что платились в разоренном Крыму за свежих невольников, побудили присоединиться к гиреевским ногайцам воинов из Ширинового, Сулешевого и Сетжеутового родов, не считая мелких степных племен, так что для нового набега собралось почти сорок тысяч воинов.
К середине августа татары вышли к Северскому Донцу – здесь, перед Изюмским бродом, они собрались в единый кулак и дальше двинулись все вместе, вверх вдоль Оскола, позволяющего в любое время напоить скот и людей.
Сразу за Донцом передовой дозор столкнулся с русской сторожей – но схватки не получилось. Разъезд, едва поняв, что имеет дело с татарами, причем немалым войском – облако пыли у горизонта ясно давало понять, насколько многочисленная надвигающаяся орда – развернулся, и помчался назад, рассыпаясь на отдельных всадников, которые и неслись через деревни с устрашающим всех воплем:
– Татары!!!
Мужики и бабы тут же принимались испуганно мотаться по дворам, запрягая в повозки лошадей, кидая на телеги самое ценное имущество, выводили скотину, перевязывали лапы птице, отпускали собак. Что-то прятали, закапывали, относили в ближайшие перелески и ерики, после чего бросали опустевшие дома и все вместе, от глубоких стариков до малого ребенка, трогались в сторону ближайшей крепкой усадьбы или тайного лесного схрона.
Обширная крепость Варлама Батова наполнялась с успокаивающей быстротой. К боярину в крепость стекались его крепостные не только со всего обширного поместья, но и из земель брата Анастаса, а так же прибежали бортники из Костиных владений – им через лес сюда получалось быстрее, чем к Григорию Батову.
На земляных стенах высотой в три человеческих роста, огороженных частоколом и прикрытых навесом от стрел и дождя уже бродили оружные смерды с рогатинами и топорами. Холопы томились бездельем возле пищалей – Юля учила огненному делу каждого, продавшегося мужу в полное рабство.
– Рано они в этом году, – удивился Варлам, выглядывая в окно на копошащийся двор. – Все лето казалось, что усадьба большая больно, а ныне смотрю, вроде как тесная…
– Всех всегда губит квартирный вопрос, – усмехнулась Юля.
– Ась? – не понял муж.
– Не обращай внимания, – вздохнула женщина и положила подбородок ему на плечо. – А может, и хорошо, что рано? Долго ведь не задержатся. А как хлеба заколосятся, как раз и уйдут. Хоть уборка спокойно пройдет.
– Не верится мне в доброхотность басурманскую, – поморщился Варлам. – Не к добру все это, ох не к добру… Извини, Юленька, на стену пойду. Неспокойно на душе у меня, беду чую.
Муж, опоясавшись саблей и прихватив со стола шелом, вышел на улицу, а Юля задержалась у окна, наблюдая за пестрым населением своего поместья.
– Одно хорошо. Похоже, со всех деревень смерды сбежаться успели. Ох, опять все дрова спалят и сено изведут. Придется по заморозкам новое заготавливать.
– Татары! Татары! – услышала она, но в душе не дрогнуло ничего.
Степные разбойники приходили к усадьбе каждый год по два раза. Иногда просто уходили дальше, даже не покосившись на земляные стены. Иногда садились в осаду, скакали вокруг, пытались лезть на стены – но в конечном итоге откатывались ни с чем. Чего бояться? Дело привычное…
В это время подошедшая по Изюмскому шляху степная конница растекалась по полям вокруг усадьбы. Они расседлывали коней, скидывали с крупов чересседельные сумки,
