оказывается, таскать тяжеленные бревна, стояли рядом и, что характерно, мирно уживались друг с другом.
«Вот бы и люди с гномами так!» — подумал Шарц.
— Ты знаешь, Четыре Джона, я просто не умею ездить верхом, — честно признался он.
— Так я тебя научу! — обрадовался конюх. — Сейчас сходим… еще по кружечке… и научу. Нет. Лучше я принесу сюда весь бочонок!
Доктор
Спетт невзлюбил Хьюго сразу. С первого взгляда. Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Нужно быть святым, чтоб любить соперника. А Грегори Спетт — не святой. Он всего лишь врач герцога Олдвика, и ему нравится эта должность. Он не потерпит всяких наглых выскочек, размахивающих у него под носом университетским дипломом. К тому же на этого соперника глянуть, так и вовсе смех один. Коротышка какой-то. Тоже мне — врач выискался! Марлецийский университет он, видите ли, окончил! Позорище… Правильно его герцог в шуты определил. Его светлость сразу все понял. Самый настоящий шут и есть. Проныра, болтун и лжец. Разве такой кого вылечит? Дожидайтесь! Надо бы его и вовсе гнать в три шеи, но его светлость слишком милосерден к ни на что не годной бестолочи, путающейся у него под ногами. А тот и рад. Сразу весь надулся, будто он и в самом деле невесть что такое, страх какая важная птица, знай себе расхаживает да шуточки отпускает. А уж язык у него… ядовитый, как у висельника. В первый же день всех слуг своими остротами распугал, мерзавец. Однако слуги слугами, а доктор Спетт наглецам, болтунам и шарлатанам спуску не даст и запугать себя не позволит. Он сам кого угодно в оборот возьмет. Все ж не какой-нибудь там штатский, всю войну с герцогом прошел.
Свою неприязнь старший коллега Шарца обнаружил сразу, даже не потрудившись ее смягчить. Напротив.
— Какой я тебе коллега, школяр?! — презрительно бросил он в ответ на первое приветствие.
Скажет тоже — школяр! И ведь сказал — как выплюнул. Впору пойти и рожу помыть после такого «здравствуйте», потому как в нее именно что плюнули. Ничего, Шарц, терпи, привыкай, то ли еще будет.
И ведь не ошибся.
— И чему полезному тебя в той Марлеции обучили? — иронически скривился доктор Спетт, глядя на Шарца сверху вниз: как-де такое недоразумение природы и вовсе осмеливается существовать, да еще и на место его претендует?
Выслушав точное перечисление дисциплин, кратко прокомментировал:
— Баловство все.
После чего в таких же кратких, емких и при этом весьма красочных выражениях пояснил «высокоученому господину марлецийскому доктору», чего стоит вся эта хваленая выучка против его многолетнего опыта.
Шарц и не думал сопротивляться. Аргументы «старого гриба», как он его про себя окрестил, походили на атаку человечьей конницы, а с ней гномам лучше не связываться, даже бывшим гномам, даже безбородым и глубоко законспирированным безумцам.
— Вот скажи, ты хоть одну операцию, сам по себе, без профессора под боком, делал? — язвительно вопросил старик под конец.
Шарц только вздохнул. Разве он спорит с тем, что знает мало? Что его знания поверхностны, что ему не хватает практического опыта? Разве он отказывается учиться? Но этот кошмарный старикан вовсе не собирается его учить. Он вбил себе в упрямую голову, что Шарц метит на его место, и просто не хочет слышать никаких доводов. Как же объяснить этому ворчливому зануде, что Шарц ему и не конкурент вовсе? Ведь в услугах врача нуждается не только герцог с семейством и челядью. В услугах врача нуждаются многие, и старый гриб просто не осилит таскаться по всем окрестным городкам и деревушкам, где может понадобиться доктор и где такового все еще нет. Им даже и вдвоем всего не осилить, так и зачем ему отбирать у старика нагретое местечко? Чтоб подле герцогских милостей пристроиться, так, что ли? Так ему и без того перепадет. Он же как-никак шут, для этого его, собственно, и приглашали.
Вот только Грегори Спетт в это не верит, при каждом удобном случае шпыняя Хьюго то «школяром», то «высокоученым господином марлецийским доктором». Поди пойми, что хуже! Кроме того, ехидный старик повадился то и дело его вышучивать, время от времени намекая герцогу, что и в качестве шута «этот самозваный доктор» не бог весть какое приобретение.
— А знает ли многоуважаемый высокоученый господин марлецийский доктор, какое-либо средство супротив поноса? — начинал он обычно.
Изобиженные насмешками Шарца слуги мигом разражались громовым хохотом. Словно бог весть что смешного сказано.
— Это смотря о каком поносе речь идет, — подождав, пока стихнет шум, отвечал Шарц. — От словесного, например, лекарства несколько иные, чем, например, если кто по недомыслию незрелых груш обожрался.
— Вот-вот, — снисходительно, словно великий актер, кивал старикашка, — именно это я и имел в виду. Диагноз ясен.
И вновь хохотали над Шарцем.
Самые яркие, самые ехидные, самые злые остроты, которые Шарцу удавалось придумать, старый доктор присваивал, едва бровью шевельнув. Миг — и уже никто не помнил, кем они были произнесены. А на второй все были убеждены, что именно старый доктор изрек нечто необычайно остроумное, а его противник — нелепый молодой болван — отброшен, смят и бесповоротно уничтожен.
Шарц часто думал, что неплохо бы перенять еще и это искусство старого доктора. Его собственный язык скорее зол, чем остроумен. А шут все же должен быть хоть немного смешным. Не можешь придумывать собственные шутки — присваивай чужие. Еще бы понять, как это делается!
Шарц был готов на все, чтобы хоть чему-то научиться, да вот беда — его никто не собирался учить!
Все переменил случай.
Герцог давал бал. На балу, как водится, была уйма молодых дворян. Прекрасных девушек, блистающих друг перед другом своей красотой, и пылких юношей, пытающихся поразить означенных красавиц легендами о своих бессмертных подвигах. И разумеется, в этом деле участвовало некоторое количество вина, под вино еще и не такие легенды былью кажутся. И уже не выглядит странным, когда спотыкающийся мальчишеский голос бормочет что-то вроде: «Клянусь честью… слово дворянина… я разрубил этого великана от плеча до пояса… а он был ростом с дерево…», никого не удивляет тот факт, что милый юноша для свершения сего благородного дела и сам должен быть ростом с дерево, не меньше, дамы ахают от восторга, прикрываясь веерами, а другие юноши сочувственно качают головами, припоминая собственные деяния того же рода.
Шарц сидел подле герцога, потягивая то самое вино, и ехидно комментировал происходящее. Несносный доктор находился рядом, комментируя комментарии Шарца. Выходило вполне забавно, и вечер можно было бы считать удавшимся, как вдруг в зал вбежали слуги с известием, что вблизи замка обнаружился огромный страшный медведь, не иначе как больной, а то и вовсе бешеный. Уже кого-то задрал, а там, того и гляди, что замок слопает, разве что башнями подавится.
Пылкие юноши все как один вызвались отправиться на охоту за медведем. Прекрасные дамы мигом сделали вид, что испугались изо всех сил. На самом деле они вообще не испугались. Напротив, им было до смерти любопытно, кто из пылких юношей сразит злого зверя, и к чьим прекрасным ногам положит его уродливую, страшную голову.
Шарц был одним из немногих, кто точно знал, у чьих ног окажется медвежья башка, если, конечно, его светлость соизволит обнажить меч, а не просто пошлет стражу.
