— А ты проспаться не можешь! — ядовито добавил первый. — Жрец называется! Храм нараспашку! Сам — невесть где! Приходи, чужой человек, бери что хочешь! Так, оно ведь, — страшно подумать! — и Самого украсть могут!
«Чужой человек — это про меня, что ли?» — испуганно подумал Курт. — «Ведь примут за вора, и нипочем не докажешь, что это не так. Что я им скажу? Как я здесь оказался? Кто мне поверит? Какие там чудеса, если дверь открыта! Черти бы побрали этого растяпу жреца!»
— Ну… как е-э — эсть… богохульники… — жрец отчаянно старался подавить зевоту, но у него это плохо выходило. — Я… можно сказать… в ночных бдениях… только о вас… паразиты… и думаю!.. так сказать… молюсь, значит, а вы чего?! Ох… Ну — проспал малость! Так вы что?! Хотите, чтоб я совсем не спал? Так ведь и Боги спят. И святым сон потребен. Вот… а я, увы, — обычный грешник, в силу своей малой учености над вами, неучами, поставленный…
Жрец зевнул так отчаянно, что Курт подумал, что он сейчас проглотит свой храм.
— Идите отсюда! — приказал жрец старикам.
— Но… как же?!! — в три голоса возмутились они. — Ведь праздник же!!! И…
— Через час! — отрезал жрец. — Нам с Богом видней, когда праздновать! Через час всех собирайте — и ко мне. Будет вам праздничная молитва, олухи!
Курт подумал о том что и ему бы неплохо как-нибудь выскользнуть из храма, пока его и в самом деле не обвинили в какой-нибудь краже, богохульстве, а то и в чем похуже. Как-нибудь! Хорошо сказано. А как?! Тело словно деревянное. Курт боялся пошевельнуться, чувствуя, что вот-вот упадет с того постамента, на котором сидит. Постамент, конечно невысок, но грохоту, пожалуй, не оберешься.
Жрец еще что-то крикнул вслед уходящим старикам, а потом решительно шагнул навстречу Курту и захлопнул за собой дверь.
Помещение погрузилось во тьму.
Бежать?
Если да — то сейчас. Тихонько встать и спуститься. Спрятаться за постамент, а потом к двери. Жрец не догонит. Не должен.
Курт уже приподнялся, собираясь претворить в жизнь свой замечательный план, но тут жрец затеплил огонь в небольшом светильнике.
Курт остался сидеть. Его как гвоздями пригвоздило. Никакой магии в пламени светильника, конечно, не было, но странная нерешительность — кто знает, какой природы? — очень странная нерешительность сковала усталое тело. Курт так и не встал, молча глядя на подходящего к нему жреца, с ужасом ожидая того, что сейчас неминуемо произойдет. Однако жрец подходил к нему вполне спокойно, не выказывая ни удивления, ни агрессии. Он смотрел на Курта, как на предмет обстановки, ничем не отличающийся от прочих. Шаг. Еще шаг. Ближе. Еще ближе. Жрец ужасающе зевнул и вдруг подмигнул Курту.
— Сидишь, дурень? — спросил он.
Курт не знал, что и думать. Уж тем более он не знал, что говорить. Поэтому он молчал. Молчал и смотрел на приближающегося жреца.
Быть может, в пламени светильника все же что-то было… такое?
Курт смотрел на жреца, и на лице его медленно проступала самая что ни на есть дебильная улыбочка. Жрец был сонный, помятый, совсем не страшный.
«И чего я так перепугался?»
— Все улыбаешься? — спросил жрец. — Взял бы хоть раз язык показал, что ли. Ну, ничего. Сейчас мы с тобой опохмелимся малость и приступим к службе.
Жрец повернулся и, покачиваясь, побрел в дальний угол храма.
«Интересно, за кого он меня принимает?» — вяло подумал Курт. — «Что не за вора — это точно. А может, я еще сплю?»
Жрец вернулся с бутылкой вина и вареным куриным яйцом. И тотчас Курт вспомнил, что он хочет пить и есть. Что он убить готов за глоток воды и кусок хлеба.
— Ну… с праздничком тебя, каменюка! — зевая, возгласил жрец и с размаху треснул Курта яйцом по лбу.
Курт аж моргнул от неожиданности. Хорошо, хоть не завопил.
— Моргаешь, — осуждающе заметил жрец и глотнул вина. — Интересно, почему мне с похмелья всегда кажется, что ты моргаешь? Статуи не должны моргать. Это запрещено.
Он еще раз глотнул вина и, поставив бутыль рядом с Куртом, сноровисто ободрал скорлупу с яйца. Курт ничего не мог с собой поделать.
Пить. Есть. Сейчас.
Он ухватил бутыль и сделал один огромный, оглушающий глоток. Жрец уставился на него в немом ужасе, так и не донеся до рта руку с яйцом. Развеселившись, Курт подмигнул перепуганному жрецу, и тот испуганно мигнул в ответ.
— Моргаешь, — в тон ему заявил Курт. — Жрецы не должны моргать. Это запрещено.
Отобрав у жреца яйцо, Курт отправил его себе в рот. Жрец судорожно потряс головой, сделал несколько неверных шагов в сторону и мягко упал на пол.
— Обморок, — заметил Мур.
— Что это он тут нес? — спросил Курт. — За кого он меня принял?
— А ты еще не понял? — удивился Мур. — Ну, ты даешь!
— Я знаю, что я тупой. Дальше! — усмехнулся Курт.
Но Мур не успел ничего сказать, потому что двери храма распахнулись, и плотный поток верующих, по большей части старичков и старушек, медленно и торжественно втек вовнутрь. Едва войдя, они запели. Хор был тихим, но слаженным, и пламя светильника плавно плясало в такт песне.
Поющие смотрели на Курта со странной смесью требовательности и надежды, ясно светившейся в добрых усталых глазах. Курт бы содрогнулся от столь неожиданного пристального внимания, но что-то внутри него предпочло этого не делать. Поэтому он просто сидел, глядя на то, как медленно и чинно опускаются на колени поющие старики и старушки, как, продолжая петь, они кланяются ему, как пляшет огонь светильника, придавая всему происходящему волшебный и трогательный вид.
'Словно картинка из старой сказки, ' — подумал Курт.
Пение окончилось. Взгляды остались.
Взгляды, полные требовательной надежды.
Курт все еще держал в руке бутыль с вином, но, кажется, этого никто не замечал, хотя он мог бы поклясться — все взгляды были устремлены именно на него.
Я где-то не там сижу.
Настала такая тишина, что, казалось, из нее можно сделать подушку. Такой толстой и мягкой тишины Курт еще не слыхивал.
Старички и старушки смущенно переминались с колена на колено. Переглядывались. Словно бы ждали чего-то.
Курт догадывался, чего они ждут.
Жрец.
Осторожно скосив глаза, Курт убедился, что тот все еще находится в обмороке, если только не уснул. Густая тень небрежно скрывала его от посторонних взглядов.
«Он еще долго там проваляется, пока его обнаружат.» — с тревогой подумал Курт.
— Жрец, паскуда! — негромко произнес кто-то — кажется, тот, первый старичок, что так героически боролся с тяжелой храмовой дверью.
— Ты что, богохульник мелешь?! — тут же накинулись на него две бойкие
