— А зачем тот нервный дедушка в канареечном галстуке трясет авторучкой?
— Это какой-то юрист из Сорбонны, — проинформировал китаец, — думаю, это у него такая манера публичных выступлений. Он доказывает, что существующая в Меганезии система равного социального землевладения возникла нецивилизованным путем.
— У него получается?
Чжан улыбнулся и отрицательно покачал головой.
— Он споткнулся на вопросе об основаниях прав частной собственности на здешние земли. Стал выводить эти права из объявления трансмалайских островов владением британской короны и их передачи ост-индской компании, но забыл, что здесь уже тысячу лет жили утафоа. Торрес разъяснил, что алюминиевая революция восстановила законы утафоа о равном праве всех жителей на земельные угодья и промысловые воды.
— Судя по реакции профессора, в Сорбонне этому не учат, — заметил Секар.
Эрнандо Торресу, было около 50. Подвижный, смуглый, среднего роста с аккуратным брюшком, координатор был одет весьма неофициально. Свободные серые брюки, яркая пестрая рубашка-гавайка и завязанный на ковбойский манер шейный платок в виде меганезийского флага — черно-бело-желтый трилистник на лазурном поле. По мысли революционных символистов, это обозначало союз трех рас, населяющих атоллы, но меганезийцы, не будучи склонны к пафосу, именовали это просто «наш пропеллер».
Наметанным репортерским глазом Малик Секар тут же определил: Торрес не стремится к победе в диспуте, его вообще не интересуют оппоненты, он «работает на камеру», т. е. следит за тем, чтобы произвести впечатление на зрителей, используя оппонентов, как фон для своего выступления.
Тем временем, шумное трио несколько угомонилось, и стало слышно, как Торрес говорит:
«… несколько теряюсь. То ли мне отвечать тем, кто обвиняет правительство Меганезии в экономическом анархизме, то ли, наоборот, тем, кто утверждает, что мы замордовали предпринимателей тотальным регулированием и надругались над правом собственности. Может быть, ведущий мне подскажет, с чего начать…».
Ведущий поерзал в кресле, улыбнулся в 32 фарфоровых зуба и ответил:
«Знаете, мистер Торрес, такое фарисейство не ново, его придумал еще Геббельс. То есть лавочники свободно торгуют пивом, а вот земля и недра принадлежат германской нации, которая превыше всего, то есть Рейху, потому что Рейх представляет нацию…».
«Минуточку, — перебил координатор, — в Меганезии нет никого рейха, а то, что вы назвали, у нас принадлежит нации конкретно и без посредников».
«Коммунисты в России тоже так говорили, — выкрикнул кто-то с места, — мол, у нас все народное, и даже любая кухарка может управлять государством. А на деле народ был нищ и бесправен, все принадлежало единственной разрешенной партии».
«Должен признаться, — Торрес развел руками, — что в Меганезии ни кухарка, ни кто-либо другой, не может управлять государством, и никакой партии ничего принадлежать не может. И государство и партии запрещены Великой Хартией. Так что земля, недра и акватория принадлежат гражданам непосредственно. Каждому жителю принадлежит равная доля, которой он может пользоваться сам или передать в пользование другому».
«Пустые слова! — крикнул тот же оратор, — как это непосредственно? Кухарка может продать мне кусок меганезийской акватории?»
«Продать не может, я уже это объяснял. А сдать в аренду на срок до 5 лет — пожалуйста. Для этого ей достаточно заключить с вами договор и направить копию в фонд экономики и природы. Так, я сдаю свою долю акватории фирме Snailbot, и имею хорошие дивиденды, Это некоторый риск потери доходов, но при хорошем раскладе я получаю на 25 % больше, чем в фонде. Если вы предложите еще больше — я готов заключить договор с вами и…».
Конец фразы координатора потонул в гвалте снова расшалившегося трио. Секар подумал, что азарта у ребят не меньше, чем на футболе — по крайней мере, если оценивать азарт по уровню производимого шума. Когда они, наконец, угомонились, вопрос Торресу задавал некто, похожий на профессора из викторианской эпохи:
«… Развиваю свое собственное частное предприятие, — говорил он, — как вдруг ко мне приходят социальные наблюдатели и говорят: отдавай нам половину акций. Если это не грабеж — то что тогда грабеж?»
«Грабеж, — возразил Торрес, — это когда отбирают нечто, не давая взамен ничего. Так, налоги в западных странах — это грабеж. А когда ваши акции обменивают на паи любого инвестиционного фонда по вашему выбору — это антимонопольная политика. Общество принимает превентивные меры против экономического насилия со стороны частных лиц. Это есть в любой стране, просто в Меганезии эта политика реализуется честно и открыто. Имеете что-то возразить?».
«Конечно, имею! Еще бы! — ехидно сказал профессор, — антимонопольные органы лишь контролируют предпринимателя, чтобы он не создавал искусственного дефицита, монопольного завышения цен и не совершал тому подобных злоупотреблений. А ваши наблюдатели отбирают у людей собственность, принудительно меняя ее на что-то».
«Вы создаете словесную путаницу, — ответил координатор, — право собственности это возможность распоряжаться имуществом по своему выбору независимо от воли третьих лиц, любым способом, физически не опасным для окружающих. Если у меня за спиной стоит чиновник, который указывает мне, как я должен распоряжаться — то, значит, я уже не собственник, а болван в преферансе, моими картами ходит другой игрок».
«Надо же, — фыркнул его оппонент, — Что ж тогда крупные бизнесмены не возмущаются?»
«Элементарно, — Торрес улыбнулся, — чиновника ведь можно подкупить, и тогда болваном окажется уже все общество. Именно так и происходит в большинстве развитых стран».
«Вы думаете, у нас не борются с коррупцией?» — возмутился профессор.
«Я не думаю, я знаю. У вас не запрещено лоббирование. Крупные компании не просто так делают огромные пожертвования в кассы политических партий. Инвестиции во власть — это очень выгодное вложение денег. Как говорят русские «кто девушку ужинает, тот ее и танцует». Вашу якобы демократическую власть танцуют спонсоры ваших политиков».
«А в Меганезии, хотите сказать, кандидаты в парламент оплачивают избирательную компанию из своего кармана?»
Торрес снова улыбнулся: «Вы просто не в курсе. В Меганезии нет парламента».
«Нет парламента? То есть, как нет?»
«Никак нет», — любезно пояснил координатор.
9. Короткий диспут о политэкономии
Инаори, Эрнст и Лал хором заржали, так что начало выступления следующего оратора — вальяжного господина в дорогом костюме — было невозможно расслышать.
«… несправедливость. С простого рабочего сдирают столько же налогов, сколько с миллионера».
«В Меганезии нет налогов, — мягко напомнил Торрес, — есть взносы на производство общественных благ. Они зависят не от того, сколько у человека денег, а от того, сколько он потребляет этих благ. Обычно миллионер платит много больше, чем рабочий, но не потому, что у него больше доход, а потому, что у него больше объектов, обслуживаемых полицией, экологической службой, службой чрезвычайных ситуаций и т. д.»
Вальяжный господин погрозил пальцем: «Не заговаривайте нам зубы! У вас живет Хен Туан, один из самых модных архитекторов мира. Он получает 4 миллиона фунтов в год, а его семья платит налог всего 10 тысяч. Столько же, сколько семья разнорабочего».
«У вас неточная информация. Взносы семьи среднего разнорабочего примерно 12 тысяч фунтов, поскольку у нее около 150 квадратных метров жилья, два автокара и катер. Семья доктора Туана платит
