В небе сверкали серебряные звездочки, они были красивые, и звездочек было так много, что их бы не пересчитал и папа…
— Класивые, — сказал Миркин.
— Что? — ответила мама не своим голосом. Она сидела рядом с Миркиным и смотрела на браслет.
— Звездочки класивые. В небе.
Мама подняла голову. Лицо ее стало грустным-грустным.
— Это защитное поле врага. Боже, как близко…
— И папина пушка не может попасть в него?
— Да!.. Черт, что же делать?
— А ты позвони папе, — посоветовал Миркин.
— Не могу. Боевая тревога. Доступ со штатских говорильников к военным заблокирован. Что же делать?
Снова тяжело ухнуло, так что содрогнулась земля, и опять в небе засверкали серебряные звездочки.
— Надо бежать домой, — сказала мама. — Туфли прочь! Вставай, Остромир! Тут мы больше все равно ничего не вылежим.
Мама поднялась на ноги, скинула туфли, отряхнула платье и протянула к Миркину руку, но тут на месте звездочек зажегся яркий огонь и устремился к Миркину, и он зажмурился. А потом бабахнуло, и земля содрогнулась так, что мама упала прямо на Миркина, больно прижав его к траве.
— Лежи, не шевелись!
— Ты же меня задавишь, — пропыхтел Миркин.
— Не задавлю.
И снова бабахнуло. И опять, и опять, и вот уже над Миркиным и мамой пронесся порыв горячего ветра…
— Остронаведенным бьют, — сказала мама, таким голосом, что Миркину захотелось заплакать. — Не по площадям…
И Миркин заплакал.
Потом он помнил только отдельные картины.
Мама бежит куда-то, держа его на руках… Снова бабахает, и проносится над их головами горячий ветер… И Миркин понимает, что на карусели завтра они уже не покатаются… Уже давно бабахать перестало, но они продолжают бежать… «Мы домой?» — спрашивает Миркин… «Нет, — говорит мама. — Там теперь опасно»… Вот мама снова несет его на руках, и снова они падают, и опять Миркину не больно… «Черт, нога! — кричит мама не своим голосом, и Миркин вдруг вспоминает, что говорить таким голосом называется «стонать»… Мама ковыляет, держась за палку, а Миркин идет рядом с нею, и ему хочется только одного — лечь и заснуть, потому что вокруг уже темнеет… Они спят, и Миркин просыпается и слышит, что мама стонет… Он снова просыпается, теперь уже вместе с мамой, потому что откуда-то доносится свист… Вокруг светло.
— Черт, — стонет мама. — Глайдер.
— Это папа нас нашел, — говорит Миркин.
— Нет, это не папа. Это враги.
— Тогда давай сплячемся. Папа говолил, когда влаги надо замас… замасликоваться.
— Бесполезно, — стонет мама. — У них есть сканеры… Ладно, другого выхода уже нет. Сейчас замаскируемся!
Она достает из сумочки маленькую серебристую штучку, ковыляет к большому толстому дереву и кладет штучку на траву возле него.
— Иди сюда, — стонет мама. Миркин подбегает к ней.
— Встань рядом с этой коробочкой. Миркин послушно делает то, что она говорит. Мама наклоняется к нему и целует.
— Прости меня, Остромир! Это все, что я мигу для тебя сделать. — Она наклоняется и касается пальцем коробочки. — Прости! И прощай! — Она ковыляет прочь.
Миркин не понимает, почему она прощается с ним, и хочет кинуться следом, но что-то невидимое отталкивает его, и ему остается только кричать: «Мама, подожди!» Но она не оборачивается, она ковыляет прочь, босая, опираясь на поднятую с земли ветку. А потом сверху падает тень, и прямо перед мамой на землю опускается глайдер. Из него выскакивают люди, держа в руках оружие. Миркин знает, что это оружие, которое папа и его друзья называют гасильником. У людей на лице маски, как на новогоднем маскараде, и люди эти плохие, потому что они наставляют гасильники на маму.
— Эй, вы! — кричит Миркин. — Сколо плилетит мой папа и убьет вас!
Но они не слышат. Они берут маму в кольцо.
— А вот и госпожа Приданникова, собственной персоной!
— Вы ошиблись, господа, — говорит мама спокойным голосом, но Миркин чувствует, как ей сейчас больно. Просто она не хочет, чтобы эти люди знали об ее боли.
— Нет, мадамочка, мы не ошиблись. — К маме подходит дядька без гасильника, в руках его какой-то приборчик, похожий на артиллерийский тестер-наводчик, который Миркину показывал папа. — Сканер совершенно определенно говорит, что это вы. Его не проведешь… А где щенок?
— Я тут одна.
— Неправда! — Дядька размахивается и бьет маму по лицу.
Мама надает на землю.
— Сколо плилетит мой папа и убьет вас! — кричит Миркин, но его не слышат.
— Сканер с корабля показывал, что здесь было два человека, и не говорите мне, что с вами тут находился любовник.
— У меня нет любовника, — говорит мама, поднимаясь, — я офицерская жена.
— Вы теперь офицерская вдова, сударыня. Останки господина Приданникова, те, что не сгорели, вплавлены в развалины укрепленной огневой точки.
— Все равно, — мама выпрямляется, и теперь становится видно, как ей больно. Ее надо не расспрашивать, а немедленно везти в лазарет, к врачу.
Хотя это ведь называется иначе. Враги не расспрашивают — враги допрашивают. Так говорит папа.
— Все равно я одна.
— Она наверняка спрятала его в бокс-обезьянник, — говорит второй дядька. — Наш сканер его не распознаёт.
— Мадамочка, вы знаете, что такое пытки? Я вот сейчас возьму гасильник и поджарю вашу левую ручку. И станет она, такая красивая, обугленной культей.
— Бесполезно, — говорит мама. — Я вырублюсь от болевого шока, и вы ничего не узнаете.
Подходит третий дядька:
— Срочное сообщение от первого. Немедленная эвакуация, нас уже ждут. В системе Сверкающей только что нарисовался росский корабль, большой крейсер. А с ним транспорт с «росомахами».
Главный дядька смотрит на маму:
— Ну и черт с тобой! Все равно ублюдок сдохнет, запертый в обезьяннике. Выпустить его будет некому, потому что ты полетишь с нами.
— Не полечу, — говорит мама. — Здесь мой муж, здесь мой сын. И я останусь здесь.
