доверху заполненная еще теплыми булками, казалась Антоло легкой. Подумаешь, тяжесть! Кто полный пехотный доспех таскал со щитом ростовым, тому хлеб – пушинка.
Утро над Медреном стояло пасмурное – первое по-настоящему осеннее. С востока наползали низкие тучи, похожие на кучу грязного тряпья. От Ивицы тянуло сыростью. При одной только мысли о купании, как вчера вечером, по спине бежали мурашки.
Пекарь шагал впереди, раскланиваясь с немногочисленными прохожими. Сам он шел налегке. Еще бы! Лишь последний дурень будет надрываться, когда есть дармовая рабочая сила. Это Антоло за сегодняшнее утро уже уяснил. Цветочек не отставала от студента и не забегала вперед. Все время была рядом и тихонько растолковывала, как, по ее мнению, следует вести себя в особняке ландграфа, чтобы не навлечь подозрений. Пройдя две улицы под назойливое журчание ее голоса, Антоло едва не взвыл. Нет, ну сколько можно! И так ведь все обсудили и взвесили. А если что-то пойдет не так, определяться придется по месту – заранее всех ходов для отступления не предусмотришь.
От глухого, закипавшего в душе раздражения или от бессонной ночи с ранней побудкой, но парень почувствовал, как корзина давит на плечо. Сперва чуть-чуть, потом сильнее и сильнее.
Не к месту вспомнилась притча, рассказанная когда-то профессором Ильбраенном, румяным пухленьким старичком, преподававшим логику слушателям подготовительного факультета.[33] Про носильщика, который перед дальней дорогой не стал спорить с товарищами, кому достанется поклажа полегче, а взял неподъемную корзину с дорожными лепешками. Через три дня пути его груз уменьшился вдвое, поскольку на каждом привале несколько лепешек съедались, а лентяи, передравшиеся за легкие тюки и коробы, продолжали тащить тот груз, что и с самого начала.
Жаль, что путь к дому ландграфа близкий и проголодаться они не успеют…
Одберг подобострастно раскланялся с седоусым стражником в жаке, который сиял начищенными бляхами. Суетливо окликнул племянницу:
– Торка! Угости господина десятника булочкой!
– Ага! – Цветочек толкнула Антоло локтем, чтобы опустил корзину. – Вам с маком или с корицей?
– С корицей, – благодушно усмехнулся стражник, тем не менее окидывая студента подозрительным взглядом.
Пока девушка выискивала булку позажаристее, пекарь пояснил, разводя руками:
– Это младший внук двухродной сестры моей бабки… Из Заовражья. Бабка-то совсем плохая стала. Чудеса чудит – не в сказке сказать, ни в песне пропеть. Хуже того арунита, который… А ладно! О чем, бишь, я? Они с детства с Лейной сговорены. Жених, значит… Вот я и решил парня в город забрать. У меня ж одни девки, а дело надо кому-то передавать…
Седоусый взял протянутую девушкой булку. Понюхал, кивнул, откусил едва ли не половину. Промычал что-то неразборчивое, махнул рукой и пошел дальше по улице.
Одберг вздохнул и вытер пот со лба. Зашагал, не оглядываясь.
Цветочек ловко передразнила его, изобразив походку враскоряку и решительный отмах.
Антоло прыснул и вновь взялся за корзину.
Дальнейшая их дорога до особняка графа пролегала без приключений. Жители Медрена понравились табальцу. Улыбчивые, доброжелательные, без излишнего любопытства. Воображение рисовало их несколько по-иному. Что ж, осада только началась. Горожане не оголодали, не озлобились еще. Жаль, конечно, но все у них впереди. Пройдет десяток-другой дней, и в городе начнет ощущаться нехватка продовольствия. Вот тогда с ароматными булками по улице не походишь. И незнакомое лицо будет вызывать не улыбки, а подозрение и ненависть.
Пекарь уверенно провел их мимо кованых ворот, за которыми слонялись без дела пара латников в кирасах и полдюжины стражников с алебардами, и, свернув в проулок, толкнул небольшую калитку.
Тут тоже не обошлось без охраны, но краснолицый плечистый мужик, державший гизарму острием вниз, улыбнулся Одбергу как старому приятелю. За что получил штук пять булок. На вопросительный взгляд стражника пекарь вновь разразился запутанной фразой о бабке, дедке, внуке, внучке… Хорошо, что без кота и коровы, как в старой сказке, обошлось.
Антоло при этом изо всех сил выпучивал глаза, играя роль деревенского недотепы, впервые попавшего в такой красивый и богатый город, как Медрен. На самом деле – так себе городишко. Пожалуй, меньше его родной Да-Вильи. А уж по сравнению с Аксамалой – даже не деревня, а так, мелкий хуторок на одного хозяина.
Наконец пекарь умолк. Стражник снисходительно похлопал парня по плечу: иди, мол, деревенщина, радуйся, пока я добрый.
На заднем дворе графского особняка пахло конским навозом и палеными перьями. Заросший бородой по самые глаза слуга, одетый в кожаную куртку с многочисленными латками на рукавах, курил трубку и наблюдал, как поваренок лет четырнадцати осмаливает на костре птичью тушку. За дощатой стенкой сарая истошно орал кот. В широкой щели мелькали время от времени желто-зеленые глаза с вертикальными зрачками. Судя по размерам морды, зверюга запросто могла выходить один на один с медведем.
– Здорово, Одберг! – слуга помахал пекарю трубкой.
– И тебе поздорову. Как твои коты?
– Что им сделается? Мясо жрут – страсть, а на охоту его светлость теперь не скоро выберется. Вот и сходят с ума от безделья…
Похоже, помощник котаря мог говорить еще долго, но Одберг сунул ему в руки булку с маком – как понял Антоло, безотказно срабатывающий прием.
– Фрита Иддун сильно занята? – поинтересовался пекарь у поваренка.
– Лапшу варит! – Парнишка дернул плечом. – Вас дожидается, фра.
– Это хорошо… – покивал толстяк. Поразмышлял, не трогаясь с места. Видно, думал: повторять ли историю появления Антоло в Медрене? Но потом решил, что сопляк – подмастерье кухарки – того не стоит, и пошел к черному ходу.
Прямо с порога в лицо Антоло дохнуло ароматом бульона, каких-то малознакомых трав, легкой горечью поджаренного лука. Сердцем кухни по праву выглядела огромная печь, басовито гудящая от ровного, приглушенного пламени. Ее зев полыхал багровым, на шестке доходили несколько горшков, а крепко сбитая женщина ловко орудовала ухватом, едва не засунув обмотанную платком голову в самое горнило.
– Доброго здравия тебе, фрита Иддун! – громогласно провозгласил пекарь. – Чтоб похлебке не выкипеть, а пирогам не подгореть! – Дождался, пока кухарка повернула к нему распаренное, красное лицо, и раздельно, напоказ трижды постучал костяшками пальцев по столешнице. От сглаза.
Антоло на миг показалась, что хозяйка графской кухни огреет пекаря ухватом. Но она улыбнулась. Повторила жест гостя.
– Тебе ни булки, ни кренделька, фра Одберг! – Деловито ткнула пальцем в студента. – Подмастерье у тебя, что ли, новый?
Цветочек уже шныряла вдоль столов, заглядывала в мисочки и горшки, принюхивалась, даже отщипнула листик от пучка зелени, похожей на петрушку.
Пекарь снова завел историю про бабку из Заовражья, ее многочисленную родню, вспомнил дядьку, которого поломал медведь в тот год, когда гусень яблоки пожрала все, как есть… Перескочил на цены за мерку муки, зацокал языком, подкатил глаза не хуже припадочного.
