запахло дракой.
– Ты, это… – басовито загудел погонщик постарше. В его бороде отчетливо серебрилась седина, а в повадках чувствовалась склонность к взвешенным, неторопливым решениям. – Погодь, паря… Посидим рядком, поговорим ладком.
– Да что ты с ним байки разводишь! – Первый гуртовщик, почувствовав плечи товарищей, воспрянул, приосанился. – Пугать он меня вздумал…
Голубоватым высверком стали в руке рыжего мелькнул меч. Острие нацелилось бородатому в грудь.
– Вздумал и напугаю, – сквозь сжатые зубы проговорил парень. Он побледнел, от чего веснушки стали казаться коричневыми, пятная его нос и щеки, словно шкуру южного кота. – Кого первого? Ну, давай! Не стесняйся!
Гуртовщики переглянулись. Не зашла ли шутка слишком далеко? Одно дело поприставать к девчонке, путешествующей в одиночку, – возможно, они и не желали ей ничего дурного, просто подогретая вином удаль требовала поступков, которыми можно было бы после хвастаться перед оставшимися дома товарищами, а совсем другое дело – переть против вооруженного и настроенного очень уж решительно незнакомца. Даже если всем скопом навалиться, кого-нибудь да полоснет клинком. Вон, взгляд какой бешеный!
Масла в огонь подлил хозяин мансиона.
Он выскочил из кухонной двери и, размахивая засаленным полотенцем, бросился между спорщиками.
– Ишь, чего удумали! Не позволю драк затевать! Сей же час стражу позову! Головы дубовые! А вы, милостивый государь, – он повернулся к рыжему, – не взыщите сурово. Чего с них взять? Деревенщина!
– Деревенщину учить надо! – дернул щекой парень.
– Да что вы, господин хороший?! – всплеснул руками трактирщик. – Ну, выпили мужики лишку…
– Кто это выпил? – зарычал кудлатый гуртовщик, но седой схватил его за рукав, потянул к себе, что-то зашептал в ухо, делая страшные глаза.
– Выпили мужики, – продолжал хозяин. – Пошутить решили! Согласен, плохо это. Благородные господа так не шутят. Так мы туточки в глуши живем – Вельза не Аксамала… Но они ж не со зла…
– Точно! – Старший погонщик отпихнул настырного бородача себе за спину. Степенно откашлялся. – Ты… Вы, это, господин хороший, не серчайте. Не сурьезно он. Кровь нам без надобности.
– Да? – Рыжий и не собирался опускать меч. – Не сурьезно? – передразнил он мужиков.
– Само собой! – горячо заверил его седой. – Пошутили мы… Ясен пень. Мы сейчас уже уходим.
– Вот-вот! Убирайтесь к своим коровам! А то ишь, чего удумали! Постояльцев мне пугать! – махнул полотенцем трактирщик.
– Уже уходим. Звиняйте, ежели чего не так. И вы, господин хороший, и ты, красавица.
Погонщик даже изобразил неуклюжий поклон. Повернулся и могучим толчком направил кудлатого к выходу. Третий гуртовщик быстренько смахнул в сумку уполовиненную ковригу хлеба, швырнул сверху круг копченой колбасы, опасливо стрельнув глазами по сторонам, допил вино прямо из кувшина и побежал догонять товарищей.
Парень несколько мгновений смотрел им вслед, а потом резким движением загнал меч в ножны:
– Охота была честную сталь о всякую сволочь марать!
Он одернул дублет и повернулся к Флане:
– Меня зовут Боррас. Я – наемник. Хочу попытать счастья в тельбийской войне.
Флана окинула взглядом его чистую, но далеко не новую одежку, непокорные волосы, обгоревший на солнце нос и улыбнулась. Паренек наверняка из небогатой семьи. Может быть, даже дворянин, хотя вряд ли… Скорее всего, младший сын ремесленника или аксамалианского купца средней руки. Что ж, на таких ребятах едва ли не вся Сасандра держится.
Боррас понял ее улыбку как приглашение и сел за стол.
Вечером того же дня они целовались до одури, гуляя вокруг построек мансиона. Впервые Флана чувствовала, что может сама выбирать себе мужчину. Захочет – обнадежит и очарует, а не захочет – пошлет подальше. И он пойдет! Боррас дрожал от желания, но рукам особой воли не давал, сдерживался, и ее, привыкшую к совершенно иным мужчинам, это особо умиляло. Новые отношения создавали ощущение новизны и неиспорченности.
История парня, как и предполагала Флана, оказалась проста и безыскусна. Младший сын не захотел идти в приказчики или подмастерья. Бывает. Накопил денег на меч и коня да подался искать счастья. Вот и война подвернулась как нарочно – можно прибиться к какой-нибудь банде.[8] О себе, само собой, она рассказывала мало. Чем хвастаться? Жизнью в борделе? Или знакомством с айшасианским шпионом? Соврала, что идет в Аксамалу к родственникам. Добавила правды о погибшей от болезни семье. Он поверил. Скорее всего, потому что хотел ей верить.
Утром Боррас долго мялся, а потом предложил проводить новую знакомую до Аксамалы. На дорогах все неспокойнее и неспокойнее. Люди становятся злыми, совершают поступки, о которых еще год назад и не помыслили бы. Глядишь, еще какой-нибудь гуртовщик попадется. А он как-никак при оружии. И коня у него два…
Он мог бы говорить долго, переминаться с ноги на ногу и упрямо отводить взгляд. Но именно это и подсказало Флане, что парень всего-навсего хочет побыть с ней подольше. Ее так растрогала его нерешительность, что девушка согласилась.
У рыжего наемника и вправду оказалось два коня. Чалый мерин с белесой мордой и торчащими маклаками. Чувствовалось, что он заслужил спокойную старость. Уж во всяком случае, на войне от такого скакуна невелик прок. Второй конь – гнедой – выглядел красивее. Сухая горбоносая голова, гордый постав шеи. Наверняка раньше он принадлежал какому-то дворянину. Но теперь из-за опухших бабок конь шагал словно увечный калека, и немного нашлось бы охотников оседлать его.
Боррас поехал на чалом, уступив более представительного гнедого Флане.
Шли шагом, опасаясь лишиться коней. Уж больно замученными выглядели благородные животные.
Навстречу попадались не только карруки[9] и купеческие обозы, но и целые семьи, торопящиеся на юг. На повозках везли нехитрый домашний скарб и детишек. Раньше на аксамалианском тракте дела обстояли совсем наоборот: люди спешили в столицу, сулившую успех, богатство, славу. Подозрительно, очень подозрительно…
Вместе с беженцами ползли слухи о творящихся в Аксамале безобразиях. Ночь Огня и Стали, ополоумевшие колдуны, восставшая чернь…
В первую же ночь совместного пути Флана затащила Борраса на сеновал. Ощущение свободы пьянило сильнее выдержанного браильского вина. Она теперь все реже и реже вспоминала порывистого тьяльца т’Кирсьена, гвардейского офицера, веселого, ловкого и легкомысленного. Совсем уж в дальние закутки памяти забился светловолосый, широкоплечий Антоло, так любивший рассказывать о звездах и далекой Табале, крае овцеводов и охотников.
Ну и пусть! Флана выпятила губку. Небось они ее забыли еще раньше! Шляются где-то и не подумали прийти на помощь, когда она страдала, когда над ними издевались
