глаза не видно вовсе — сплошной набрякший кровоподтек. Перворожденный удивленно смотрит на изувеченные сквозными ранами ладони…
Выходит, врут жрецы, когда говорят, что лишь люди вхожи к Престолу Сущего? Что нет у сидов души?
Только подумал об этом, Лох Белах исчез.
Новая фигура приближается ко мне. Тонкие пальцы вертят амулет на длинном кожаном шнурке. Что за игрушка?
Не может быть!
Деревянный человечек. Толстое туловище, короткие, сложенные на животе ручки, кургузые ножки. Черты лица только слегка намечены неумелым резцом.
Не может быть!
Крик рвется из горла, но замирает, так и не родившись. Звукам нет места на Поле Истины. Все поглощает туман.
Этот амулет я вырезал сам, своими руками. И сам зарядил, в меру умения отобрав Силу по крупицам из аэра.
Слабенький амулет. Игрушка. Его я надел на шею младшему братишке, малышу Динию, когда в последний раз, тайком, посетил родной дом.
Силюсь заглянуть под капюшон.
Неужели и он умер?
Не может быть!
Тьма. Только тьма, скрывающая черты лица, клубится в обрамлении грубо обметанной дерюги балахона.
Тянусь, чтобы отбросить в сторону досадную помеху.
Диний поворачивается ко мне. Медленно поднимает руки… Где же амулет?
Капюшон падает на плечи.
Золотая челка и смарагдовые глаза.
Мак Кехта!
Она улыбается мне доброй материнской улыбкой. Чуть устало и укоризненно. Из прокушенной губы на ямочку подбородка стекает черная струйка крови.
Трясу головой, силясь отогнать призрак.
Мак Кехта в беззвучном хохоте запрокидывает голову. Рукава балахона взлетают, как крылья стрыги. Пальцы с посинелыми крючьями ногтей растут на глазах, тянутся к моему горлу…
Сида хохочет…
Ее острые клыки влажно поблескивают.
Длинный язык пробегает по бескровным губам…
Догадка обжигает внезапно — бэньши!
Холодное прикосновение к кадыку. Я отшатываюсь, падаю навзничь и лечу в черную бездонную пропасть…
— Молчун, ты чего? Гелка? Откуда? Ведь я… — Тьма. Вокруг тьма…
— Молчун, не пугай меня!
Я вскочил и опустил ноги на земляной пол.
Холодное прикосновение к босым пяткам мгновенно приводит в чувство.
Я же дома!
Значит, все увиденное было лишь сном. Кошмаром разыгравшегося воображения.
Да и тьма не такая уж непроглядная. В малое оконце под стрехой пробиваются слабенькие серые лучи. Должно быть, светает.
— Молчун, ты как?
Ну вот, старый дурак, напугал девку. Мало ей своей боли? Тебя еще успокаивать.
— Все хорошо, белочка. Сон страшный приснился. — Врагу б моему самому злому такой сон. Сердце до сих пор колотится о ребра, словно пару лиг бегом отмахал. Рубашка вся намокла, хоть выкручивай.
Вот уже и глаза привыкли к темноте, а может, просто света больше стало. Гелка, одетая по-походному, как давеча с вечера договорились, стоит около моего топчана. Правильно, если уже рассвет, то пора выдвигаться к перворожденным — они разбили бивак около развалин «Развеселого рудокопа». Коль вырвал обещание у телохранителя, надо пользоваться моментом.
— Все, Гелка, идем. Прощайся с печкой — она по тебе скучать будет.
Девка улыбнулась. Значит, успокоилась после испуга, раз шутки понимает.
Одеваться мне особо не пришлось — спал одетый. Намотал портянки да сунул ноги в сапоги. Встал, прицепил нож на пояс. Оружие! Аж самого себя забояться можно.
Кисет с самоцветами еще со вчерашнего дня висел у меня за пазухой. Чтоб не забыть утром в суматохе. Слишком большие надежды я на него возлагал.
Два мешка, собранные загодя, стояли в углу у двери. Один — поменьше — Гелке. Там всякая кухонная справа (ложки, миски, соль, пара мешочков с травяной смесью для заварки — донник, цветки боярышника и ромашки, листья и сушеные ягоды земляники), нитки, иголки, запас ее одежки. Другой — побольше будет — для меня. Главное, что я туда напихал, — это запас провизии. Мука, остаток сала, выменянного у торговцев в прошлом месяце, копченые вертишейки, тушки которых пришлось изрядно покромсать, чтобы унести как можно больше мяса. Туда же сложил охотничью и рыбацкую снасть — кто знает, на какой долгий срок растянется дорога. Может, придется на подножный корм переходить. Два меховых одеяла скручу и привяжу сверху. Туда ж и котелок. Не большой, как у походных кашеваров, а маленький — кипятку на двоих подогреть.
— Готова, что ли?
Что без толку долго рассиживаться? Но Гелка думала о другом.
— Молчун, — в ее голосе слышалась настороженность, — там что-то делается. Послушай…
Вот это на меня похоже. Ушел весь в свои мысли и, хоть небо на землю падай, пока не ткнут локтем в бок, не вернусь. Как еще до сорокового десятка дожил таким ротозеем?
Я прислушался. Потом рывком отрыл дверь и выбежал наружу.
Делалось. Лучше б за сто лиг от нас такое делалось. Где-нибудь за краем мира.
На рассвете в холмах воздух прозрачный и легкий, как нигде, звуки разносятся легко. Со стороны площади доносился звон железа и бессвязные выкрики.
— Давно началось? — спросил я не оборачиваясь, потому что знал — Гелка выбежала следом.
— Вот только. Тебя будила — тихо было.
Значит, на рассвете, Белый? Умный ты мужик…
И смелый. Не уронил-таки чести приискового головы. Пошел с оружием против находников.
Жалко парней. Положат сиды их всех. Как есть положат. Да Этлен один справится. Ему ничья подмога не понадобится. Ну разве что трупы в кучу складывать.
Все на прииске это, скорее всего, понимали. Никто не торопился на подмогу, захватив кайло или лом. Тропинки между участками, именуемые по обыкновению улицами, были тихи и пустынны, но не думаю, чтобы кто-нибудь спал.
Жадно насторожив уши, словно траппер ловушку-плашку, я вслушивался в
