— Да что же там? — продолжал суетиться пан Юржик, хватая Меченого за рукав. Правда, голос понизил. Да и кто его услышит в общей суматохе, если не орать, конечно, во все горло?
— Г-г-г-г... — зашелся пан Войцек.
— Гудимир? — подсказал Юржик. — Чародей местный?
— Г-г-г-г...
— Гауты, может... того-этого? — пришел на помощь Лекса.
— Г-г-г-грозинчане... — выдохнул наконец пан Шпара.
Вот тут Ендрек понял, что страх, испытанный им ранее, — это вовсе не страх. Так, детская забава. Из тех чувств, что возникают у малышни, прячущейся на чердаках длинными зимними вечерами перед Днем рождения Господа и пугающей друг друга историями про оживших мертвецов, небожитят, злыдней и упырей. А настоящий ужас приходит вот так внезапно. При одном упоминании грозинчан колени ослабли и задрожали, воздух в легких свернулся в тугой ком и стал обжигающе горяч.
— Драгуны? — проблеял медикус.
— Драгуны, драгуны, — кивнул пан Бутля, которому наконец-то удалось выглянуть и убедиться воочию в словах пана Войцека.
— А... — Ендрек запнулся, замычал, но так и не смог произнести имени колдуна.
— Д-да нет его, вроде, — отвечал Меченый.
— Правда?
— Высунься и сам погляди, — дернул студиозуса за рукав пан Бутля.
Ендрек осторожно шагнул вперед. Стараясь оставаться в тени, посмотрел, что называется, одним глазом.
Перед «Свиной ножкой» топтался десяток коней. Четверо коноводов удерживали их, прилагая немалые усилия. Даже боевые скакуны, приученные к схватке, привычные к запаху крови и лязгу стали, боятся огня. И ничего не поделаешь — такова уж природа лошадиная. С незапамятных времен самый страшный враг дикого коня не волк, не медведь и даже не пришедший с арканами и ловчими ямами человек, а степной пожар.
Все четверо коневодов — воины в жупанах, расшитых на груди серебряным галуном, в бобровых шапках с фазаньими перьями. Тонкие усы щегольски закручены в кольца, но небритые щеки лучше всяких слов говорят о долгом путешествии и ночевках у костра.
— Как ты думаешь, кого они ищут в «Свиной ножке»? — тихонько проговорил пан Юржик в самое ухо медикуса.
Тот не ответил. Только вздохнул. Часто кажется, что если промолчать, то, может, и не сбудутся самые худшие предчувствия.
— Выдаст шинкарь или... того-этого... не выдаст? — пробормотал Лекса.
— Н-нет ему резонов нас п-покрывать, — сказал как отрезал пан Войцек. — Т-только что он скажет? М-м-мол, взяли четверых недотеп, да в б-буцегарню спровадили?
— Точно, — кивнул Юржик. — Так и скажет.
— З-значит, они в буцегарню поскачут.
— Верно, — снова подтвердил пан Бутля.
— Автуха жалко, — вздохнул Ендрек.
— Думаешь, он совсем дурень? До сих пор там сидит? — искренне удивился пан Юржик.
— А если?
— Тогда он и вправду дурень. Поделом будет, если саблей посекут.
— Н-нашли о чем печалиться! — скрипнул зубами пан Войцек. — О вас к-кто позаботится?
— А что... того-этого?.. Коней хватаем в охапку и тикать... того- этого... Чем дальше в лес, он и лоб разобьет...
Благодаренье Господу, что к умению Лексы перевирать пословицы уже привыкли, а не то хохот выдал бы скрывающихся в тени беглецов с головой.
И все равно пан Шпара счел нужным шикнуть:
— Т-тише вы! За оружием не успеем заскочить. К п-п-пану Рчайке.
— А может, и ну... — начал было Ендрек, но осекся, вспомнив, как трепетно относился пан Войцек к своей сабле, доставшейся еще от деда. Поэтому он сказал: — А может, прокрадемся тихонечко?
— Не выйдет тихонечко, — вздохнул пан Бутля. — Буцегарня возле дома сотника. Грозинчане нас не найдут, такой шум поднимут, хоть святых выноси...
— А я... того-этого... что-то не пойму никак — они что, с кочевниками или как?
— А я п-пана Переступу т-только и встречаю с врагами Прилужанского ко-о-ролевства! То с зейцльбержцами, то с Мржеком п-поганым, то с басурманами. Эх, п- подравнять бы его, чтоб с другого боку таким же кривым стал, да не прорвешься че-е-ерез драгун!
Пан Юржик кивнул понимающе. Даже Ендрек сообразил — каким бы не был пан Войцек отличным фехтовальщиком, а бросаться на десяток драгун смерти подобно. Даже вдвоем с паном Бутлей, ведь студиозус с бывшим шинкарем в сабельной рубке только обузой станут.
Меченый задумался ненадолго. Вздохнул, скрипнул зубами:
— Д-добро. С-с-слушайте, что скажу. Коней забираем и уходим.
— А сабля? — вскинул брови пан Бутля. — А самострелы?
— Уходим, я сказал! — Шрам на щеке пана Войцека вновь побелел, резко выделяясь даже в полумраке. — Б-буду жив, саблю сыщу. А п-помирать по-глупому нет желания. Слишком много д-д-долгов спросить надобно!
Ендрек вздохнул с облегчением, в глубине души устыдившись этого. Но медикус знал, что пошел бы за Меченым даже в безнадежный бой, на верную смерть. А жить все же хотелось. Кому ж не хочется?
— В-все! Ждем! — приказал пан Шпара.
Они затаились в тени дома. Даже пономарь вел себя тише воды, ниже травы. Понимал, наверное, что ни к чему сейчас досужая болтовня.
Мгновения тянулись томительно. Ендреку виделось что-то неестественное и пугающее в неподвижности спутников.
А вокруг умирал город. Маленький городишко, каких в Прилужанах не один, не два и даже не десяток. Умирал мучительно, как ограбленный, избитый и брошенный на дороге с переломанными руками и ногами прохожий. Где-то ревело пламя, пожирая стены уютных домишек, нехитрый скарб, бережно накапливаемый годами, изделия мастеровых и приданое невест. Гибли люди, кто в огне, кто от черных, гудящих и визжащих стрел кочевников, кто от острых, бросающихся к мягкой, теплой плоти, как диковинные кровожадные птицы, сабель. Ржали кони, мычали сгорающие в хлевах коровы, выли в предчувствии страшной смерти привязанные собаки. Голубям повезло не больше прочих. Страшась вылететь в продымленное ночное небо, он погибали на чердаках, под стрехами домов, сгорали в быстрых вспышках, напоминая отлетающие к престолу Господнему души.
Буланые кони грозинчан — студиозус хорошо помнил их, гарцующих на высоком берегу Стрыпы — фыркали, прядали ушами, натягивали поводья, пытаясь вырвать их из рук коноводов. Драгуны вяло переругивались. Грозинецкий диалект почти неотличим от великолужичанского, только изобилует жужжащими звуками. Словно осиный рой прилетел на сладкую
