— Ханнуся оленя догонит. Вперед Струнки, — ядовито заметил Лаврин. — Ей тоже невтерпеж.
— Молчи уж! — прикрикнул на него Климаш — старший брат.
— Пошли выжлятники! — выкрикнул доезжачий и поднес к губам рожок.
Сильные, глубокие звуки раскатились в морозной свежести утра.
Свора, разделенная на три смычка по восемь собак, рванула вперед, волоча за собой верховых выжлятников. Рыжие, сероватые, желтые с чепраками спины плыли над снегом.
— Можно уже, братик? — Ханнуся кусала губы, едва не срываясь с места вслед за выжлами.
Вновь пропел рожок. Еще ближе.
— Набрасывай! — скомандовал Климаш доезжачему. И махнул рукой панам. — Вперед!
Сытые, охочие до скачки кони сорвались с места. Вынесли седоков на опушку леса. Дальше расстилались широкие порубки с наделами кметей, лишь вдалеке темнело голыми ветвями раменье. Где-то за ним скрывался Евражий лог — глубокий, с покатыми краями, заросшими лозняком и терном. Правее лес сбегал к Крутому яру.
— Вон он! Набрасывай! — заорал Вяслав — тот самый Беласець с раздвоенным подбородком, — тыкая плетью в дальний край поля.
— Отпускай! — махнул арапником Петраш.
Выжлятники разом отстегнули смычки. Запорскали, заголосили.
Изнывающие от нетерпения псы понеслись по снегу, забирая наперерез ведущей матерого оленя своре.
— Что ждем? Вперед! — звонко закричала Ханнуся, тряхнула поводом.
— Вперед! — согласно крикнул Климаш.
И они поскакали.
Взрыли снег крепкие, подкованные копыта.
Лаврин засвистал, заулюлюкал.
Доезжачие мчались впереди, щелкая арапниками.
— Взы, взы!
— Ату его!!! Ату!!!
— И-и-и-йэх!!!
В десятке саженей от края леса Ханнусин игреневый скакнул через плетень — видно, находчивый кметь поставил загородку, чтоб снег на поле накапливать. Панночка покачнулась в седле, но выровнялась, задорно улыбаясь братьям и Янеку. Вот только беличья шапочка слетела у нее с головы. Полетела по ветру длинная коса.
Янек на полном скаку отвернул в сторону гнедого, ловко наклонился, подхватывая шапочку кончиками пальцев. Подбросил ее вверх, поймал. С поклоном передал Ханнусе, поравнявшись с ее конем, чем вызвал одобрительные и полные уважения взгляды братьев Беласцей.
Панна сложила губки, словно для поцелуя, стрельнула глазками в кавалера, нахлобучила шапку на голову.
— Вперед, Янек, а то не поспеем!
А вдали уже показался стремительно бегущий по полю олень.
Красавец. Размах рогов почти полсажени, да и весу пудов шесть, не меньше. Не зря хвастался-хвалился выслеженной дичью лесник Юсь Младший.
Гладкая шерсть оленя играла на солнце не хуже соболиной. Светло-бурая с желтоватыми кончиками волос на боках, она темнела к хребту, сливаясь в почти черный ремень, а на шее набирала густо-коричневый оттенок, делалась гуще и длиннее. Матерый зверь закинул рога на спину и бежал, размашисто выбрасывая ноги. На мгновение замедлил ход, оглянулся на висящую на хвосте свору круглым вишневым глазом и опять пошел мерить снежную целину раздвоенными копытами.
— Взы, взы! Ату!!!
Три крупные, рыжие с красным отливом длинноухие ищейки, бежавшие впереди, одновременно задрали брылястые морды и заголосили:
— У-у-а-гау-у-у!
Выжлы ответили им частым перебрехом, слившимся для привычного уха в некое подобие музыки — куда там бродячим шпильманам со своими тренькалками!
Свежая, только что «наброшенная» свора заставила оленя потесниться в сторону дальнего раменья и прибавить ходу. Теперь он не рысил, а перешел на размеренный галоп, и, несмотря на то, что выглядел довольно свежим, во взгляде его промелькнула всплывшая внезапно тоска.
— Ату! Ату его!!!
Доезжачий завертел над головой арапник. Защелкали кнутами выжлятники.
Паны развернули коней и понеслись рядом, но немного в стороне от погони — так интереснее наблюдать. Нет, все-таки могучий олень. Такой и уйти может, если забыть предосторожности.
— Эх! — крикнул Цимош доезжачему. — В лес уйдет — выпорю!
— Не уйдет! — крякнул Петраш. Чего-чего, а панского гнева он не боялся. Оно конечно, не без неприятностей. Ну, накричат в горячке, могут и плетью поперек спины перетянуть, но потом-то все равно отдарят. И отдарят сторицей. Могут полную шапку серебра насыпать, могут шубу или коня подарить.
— Эх, уйдет!
— Не уйдет, пан Цимош! Гляди!
Едва заметными фигурками на противоположном конце поля стали появляться кмети-загонщики. Далеко высовываться из лесу им не было велено, и потому они скакали меж деревьями. Орали, махали руками. Трещали трещотками, били в бубны.
— Дайте, я его! — воскликнул Лаврин, размахивая самострелом.
— Я тебе дам! — погрозил ему кулаком Вяслав. — Не порть забаву!
А ведь и правда, не в добыче же дело? Подумаешь, оленина! Не голодают же паны Беласци. Могли приказать и корову зарезать для пира. Так нет, охоту затеяли.
А для чего?
А все для того же.
Для скачки очертя голову через редколесье, кметские поля, канавы, кусты и плетни.
Для морозного воздуха, врывающегося в легкие, липнущего к усам сосульками.
Для солнца, сверкающего и переливающегося на взбитых копытами снежинках.
Для терпкого запаха конского пота на рукавице.
Для разрумянившихся щек Ханнуси и ее бьющейся по ветру не хуже
