Посовещавшись, пан Войцек, пан Юржик и Хватан решили попытать счастья и поговорить с настоятелем храма Святого Жегожа. Абы кого к его преподобию могли просто не допустить, да и подозрений человек духовного звания вызывает меньше, поэтому и согласились отправить на Щучью горку пономаря. Лодзейко сразу преисполнился осознанием собственной значимости, напыжился, как голубь, заприметивший поблизости голубицу. Принялся по любимой привычке сыпать учеными словечками и изречениями из «Деяний Господа».
Сопровождать его Ендрек вызвался сам. Уж очень хотелось если не побывать у родителей, то хотя бы пройти мимо дома, в котором провел детство и отрочество. Вдохнуть воздух родных улиц, увидеть закоулки, где шалил, играя в «войнуху» со сверстниками. А если получится, и мельком увидеть кого-нибудь из семьи. Мать, отца, брата, сестру. В прошлый приезд в Выгов ему не удалось даже пересечь городскую черту. Полюбовался из дальней рощицы на зубцы крепостной стены, бастеи, золотящиеся под солнцем купола храмов и все. На этот раз никто не сомневался в его преданности. Ну, разве что Хватан поморщился для виду, пробурчал в усы что-то вроде: «Доверь ученому малому дело, все напутает и сам шею сломит», но открыто протестовать не стал.
Распрощавшись с паном Агасиушем Козюлей, они покинули «Желтого гусара» с его расторопным, но нацепившим на лицо маску вечного недовольства, шинкарем Вацлавом, запойным шпильманом Кжесиславом Штрыкалом, с трудом попадающим по струнам лютни, отменным столом, но запредельными ценами и перебрались в «Ухналь и подкову», который стоял через два квартала и по богатству не мог соперничать с излюбленным пристанищем выговских военных, однако радовал невысокой (по выговским, понятное дело, меркам) платой за постой. В сгущавшихся сумерках, а темнеет в снежне ой как рано, пономарь и студиозус вышли на улицы Выгова.
Горожане спешили по делам — торговцы возвращались с рыночных площадей, мастеровые, выполнившие заказы, спешили по домам или попить пива в любимый шинок. Прошагали несколько патрулей городской стражи — их казармы находились тоже неподалеку, и охранники заступали на ночное дежурство. Поскрипела колесами запоздалая телега какого-то купца. Он спешил что есть мочи к воротам — еще немного и тяжелые створки закроются до рассвета. Попадалась и праздношатающаяся публика. Кучки по пять-шесть шляхтичей, как правило молодых, вытолканных взашей родителями из маетков искать счастья и денег в столицу Прилужан. Пока что они с успехом пропивали выданные на дорогу денежки, вполне справедливо полагая, что пристраиваться на службу надо, когда совсем уже припечет или, как говорят в Заливанщине, жареный петух в задницу клюнет.
Ендрек шагал неторопливо, поглядывал по сторонам, жалея лишь об одном — что не прошелся по Выгову днем. Все-таки родина есть родина. Пускай пан Войцек с Хватаном любят свою захолустную Богорадовку, пан Юржик тоскует по плетням и отдыхающим в грязи прямо посреди улиц свиньям его дорогого Семецка, студиозус точно знал — никакое другое поселение, созданное руками людей, не может идти в сравнение с Выговом. И плевать, что здания Руттердаха превосходят выговские красотой и изысканностью линий, улицы Уховецка чище и просторнее, шпильманы Хорова поют складнее и душевнее, а рынки Заливанщина поражают воображение обилием редких, заморских товаров. Ведь в столице Прилужан присутствует и то, и другое, и третье... И самое главное тоже наличествует. Выгов — родной с детства. Тому, кто приехал из Бехов или из-под Зубова Моста, этого не понять, проживи ты хоть пятьдесят лет через дорогу от храма Анджига Страстоприимца, обзаведись хоть полковничьим буздыганом, гетманской булавой.
Они миновали Покатый взвоз, славный сапожными мастерскими. Каждый уважающий себя князь или магнат от Ракитного до Жорнища считал за особый шик обуваться именно здесь. Мастеровые выделывали с бычьей, телячьей, свиной кожей просто чудеса, изготавливали легкие замшевые сапожки для дома, остроносые хромовые для юных панночек, тяжелые окованные, с креплением под боевую шпору, для панов. Шили высокие голенища, которые можно заворачивать на манер Зейцльбержских ботфорт, и короткие, украшали сапоги особыми швами, при взгляде на которые знаток безошибочно называет имя мастера, прицепляли по желанию заказчика кисти и бантики, пряжки и колокольцы.
— Смотри, Лодзейко, а это церковь Святой Крови Господней! — указал Ендрек на скромное деревянное строение. По первому взгляду и не скажешь, что выстроенному без единого гвоздя срубу больше пяти веков — едва ли не самое старое здание Выгова.
— Да знаю я, знаю, — высокомерно отозвался пономарь. — Не всю жизнь в Тесове прожил. Я, замежду прочим, эдукацию в столице получал! Потому-то и конексии сохранились.
— Ну и ладно! — махнул рукой Ендрек. — Раз сам знаешь, чего я стараюсь?
А про себя подумал неожиданно зло: «Ишь ты выискался, знаток столичной жизни! Такие поживут две-три седмицы, а после через губу не плюнут. Все им ведомо, все постигнуто... Знатоки, как сказал бы Хватан, дрын мне в коленку! Я тоже знаю твои конексии — восьмой с левого края служка при алтаре или подьячий, из тех, что свечками на входе в храм торгуют...»
Довольно долго они шагали молча. Лодзейко дулся от важности, а студиозус от обиды.
А в двух шагах от Щучьей горки едва не поругались.
Ендрек не выдержал и предложил пройти по Кривоколенной улочке, где стоял дом его отца — мастера-огранщика Щемира. Ну, очень захотелось хоть посмотреть, проходя мимо, на родное гнездо. Лодзейко же уперся — ни в какую. Сказал, что согласен идти лишь по широкой Тесовской улице. Там-де и грязи меньше, и освещена лучше — добрый десяток шинков и в каждом норовят гостей к себе переманить, стараются, факела у входа цепляют, да еще особых слуг нанимают — за огнем присматривать, чтоб не потух или, грешным делом, пламя на стену дома не перекинулось.
В пылу спора они сами не заметили, как остановились точно посреди улицы — ни пройти, ни проехать. Ендрек топал ногами. Пономарь показывал заляпанные рыжей глиной голенища сапог, сипел, что с него довольно грязь месить. Закончилось тем, что торопящийся по своим делам прохожий зацепил Ендрека плечом, толкнул на Лодзейко. Еще и обругал сквозь зубы. Студиозус оглянулся, намереваясь попросить прощения — все ж таки сам виноват, нечего торчать на дороге у добрых выговчан, но при виде мелькнувшего в толпе длинного крючковатого носа и круглой приплюснутой сверху шапочки из курчавого меха новорожденного барашка, проглотил язык от ужаса. Глупость, конечно... Мало ли в Выгове угорцев, которые даже под угрозой отлучения от причастия не перестанут носить привычную одежду? Только память о рошиорах мазыла Тоадера так просто не выветривалась.
Ендрек дернулся, ударил пономаря локтем в грудь, да впридачу наступил на ногу.
— Ты что — одурел? — зашипел Лодзейко, прыгая на одной ноге.
— А? Что? — ошалело хватая ртом воздух, сумел выдохнуть медикус.
— Нет, точно одурел! Чего дерешься?
— Я? Я не дерусь...
— Ага! А кто меня кулачищем-то под дых? — Пономарь как-то сразу забыл все возвышенные слова.
Тут уж Ендрек не выдержал:
— Ты что, совсем придурок? Ну, случайно получилось. Я ж извиниться хотел...
— Хотеть не вредно! Ты лучше за руками следи своими корявыми.
— Я слежу... Э-э, постой, а чего это у меня руки корявые?
— Потому что мама таким родила!
Кровь застучала у студиозуса в висках. Кулаки сами собой сжались.
