— Я хочу вызвать тебя на бой, пан Тишило герба Конская Голова, — решил взять нить разговора в свои руки Годимир.
— На бой? На бой… Это было бы здорово, — кивнул пан Тишило. — Так ведь?
— Да он босяк какой-то, а не рыцарь! — упрямо буркнул Жит. Двое подошедших оруженосцев — должно быть Ратиш и Бажен — захихикали.
— А ведь и правда, — задумался Тишило. — Что-то я не помню, как ты приехал, пан Годимир. И где твой конь, меч, копье? А?
Годимир чуть было не ляпнул: «Не «акай»!», но вовремя сдержался. Олешеку замечания делать — это одно, а суровому пану-полещуку — совсем другое.
— Так получилось, пан Тишило, что я лишился меча, коня и копья, — ответил он честно, ничего не скрывая. — А прибыл вчера в сумерках на телеге горшечника.
При этих словах замурзанный оруженосец прыснул в кулак. Второй паренек ткнул его локтем — не гоже, мол, насмехаться.
— Слыхал я сказку про одного рыцаря, что на телеге ездил… — Пан Тишило снова полез пятерней за пазуху.
«Чесотка у него, что ли?» — как-то некстати подумал Годимир.
— Эта история и в Мариенберге известна, — вмешался Олешек. — И смею напомнить, ясновельможный пан, те, кто над рыцарем Абсалоном, ехавшим в телеге спасать похищенную врагами королеву, смеялся, после плакать были вынуждены.
Пан Тишило, не прекращая чесаться, внимательно посмотрел на шпильмана. Покачал головой:
— Откуда он у тебя такой взялся, а, пан Косой Крест?
— Это мой товарищ. Путешествуем мы вместе, — не покривив душой, ответил Годимир.
— И оба хороши — словно побирушки на паперти, — прошипел Жит.
Рыцарь Тишило отмахнулся от него:
— Помолчи. Заморил вусмерть. Так значит, пан рыцарь, изволишь вызывать меня на бой…
— Так положено по уставу странствующих рыцарей, — пожал плечами Годимир и, полуприкрыв глаза, повторил по памяти: — Коли встретишь благородного рыцаря, шатер у моста разбившего, обязан почтить его, вызвав на честный поединок либо вызов оного рыцаря приняв.
— Верно. Устав рыцарский знаешь. Знаешь, так ведь?
— Ну, знаю.
— Тогда ответь мне — чем я с тобой сражаться должен? Нет у тебя копья и коня… Ладно, могли бы пеше на мечах или секирах переведаться. Но у тебя же и вовсе никакого оружия нет! Так ведь?
— Пропил, видать. Гультяй словинецкий, — вякнул старый слуга и привычно увернулся от мелькнувшего кулака пана Тишило. Да, по правде сказать, пан Конская Голова и не бил в полную силу. Кому ж охота верного слугу, к которому привык, как к собственной заднице, покалечить? Но для острастки махнуть полагается. Чтоб не думал, будто запросто может в панский разговор встревать.
— Так на чем мы биться будем? — Бело-красный рыцарь скреб уже поясницу.
— А на кулаках! — гордо бросил Годимир.
— На кулаках? — если не опешил, то изрядно удивился Тишило.
— Слышал я, в Полесье весьма в чести кулачные забавы. Или врут злые языки? — невинно глянул словинец.
— А великий герой Грозя, что город Грозов основал, — ввернул Олешек, — потехи ради диких туров кулаком в лоб бил. И очень расстраивался, когда с первого раза не сбивал с ног.
Пан Конская Голова почесал затылок:
— Нет, не без того… Выходят мужики на лед зимой подраться, когда Горынь станет.
— Так то ж смерды, черная кость! — с безопасного расстояния подал голос Жит.
— Когда кочевники через Горынь перебрались, Хоробров с Ельском пожгли и уже у самого Грозова стояли, бились все бок о бок. И рыцари с князьями, и кмети с горожанами, — веско проговорил Олешек. — А потому и победили басурманов, что не делились на черных и белых, словинецких и полещуцких, грозовских и хоробровских.
Пан Тишило дернул себя за ус. Крякнул:
— Хорошо говоришь, шпильман. Умеешь. Я-то думал, тебя Острым Языком прозвали за подначки дурацкие. Ан нет. Умеешь в сердце раны растравить. Даже у такого борова толстошкурого, как я. Так ведь? — Не дожидаясь ответа, подытожил: — Значит, пан рыцарь герба Косой Крест, вспомним времена короля Грози? Так ведь? На кулаках значит на кулаках.
Сзади тихо застонал Жит. Еще, не приведи Господь, руки наложит на себя ревнитель традиций и рыцарской чести от такой выходки своего пана.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
КУЛАКИ И ДОБЛЕСТЬ
Поединок решили начинать, когда солнечные лучи высушат росу на траве.
Жит больше не возражал против, как он сказал, ярмарочной драки своего хозяина с заезжим нахалом, да еще из числа словинцев. Махнул рукой и ушел командовать копошащимися вокруг костра оруженосцами.
Годимир присел прямо на землю, неподалеку от того лужка, где паслись стреноженные кони, прикрыл глаза и задумался.
Во-первых, следовало успокоиться перед грядущей схваткой, избавиться от лишних мыслей и переживаний, во-вторых, рыцарь просто-напросто припоминал детство и отрочество, когда кулачный бой был для него привычным и обычным. Старшие братья Ниномысл и Жемовит нередко тузили своего младшенького. И хотя собственное детство Годимир не мог назвать счастливым и безоблачным, из него он вынес умение «держать удар», то есть не плакать, когда больно, и не впадать в отчаяние, когда оказался на земле. Весьма ценное качество, не раз выручавшее его в бытность оруженосцем.
К пану рыцарю Стойгневу герба Ланцюг[27] Годимир попал, когда ему сравнялось тринадцать лет. Раньше обычного срока почти на год. Но пан Ладибор герба Косой Крест, отец будущего рыцаря, решил, что мальчик он крепкий, справится. Да и кормить лишний рот — молодой, растущий, а потому вечно голодный — многодетному рыцарю из Чечевичей не хотелось.
Украсившую его суркотту, черную с вышитой золотой цепью, Годимир воспринял с радостью, которая вскоре омрачилась знакомством с прочими оруженосцами пана Стойгнева. В особенности, с неким Славощем по прозвищу Бычок — парнем шестнадцати годов от роду, не обделенным силушкой, но зато обиженным умишком.
Правда, дело это обычное, когда старший оруженосец заставляет младшего по возрасту и сроку службы работать за себя — точить меч, начищать кольчугу, полировать шлем, натирать смесью дегтя и рыбьего жира конскую сбрую. Но всему есть предел. Трудно согласиться и принять с покорностью, когда от тебя требуют чистить одежду еще и старшему оруженосцу, отгонять от него мух во
