какие-то украшения…
Вот так старички… Само воплощение гостеприимства!
Меч словно сам собой пополз прочь из ножен.
— Дай, я! — прорычал рядом Бирюк.
— Людоеды близко, — лениво зевнув, напомнила навья.
— Во-во! — заголосила старуха. — Вот они и заставили! Это не я! Это они! Они приносят. Меняют…
— А ты им мяска, а, старая? — осклабился Ярош.
— Ну да! Жить-то надо…
— Тебе, конечно, надо. А другим?
— Так вы случайно попались! — Якуня то и дело срывалась на визг. — Молодые панычи приходят… Не такие, как вы, злые… Быков, коней приводят… Мы с дедом меняем…
— А случается, и пленных, да? — Ярош занес корд.
— Ну, было, было! — Бабка ударилась затылком о печь. Аж кирпичи вздрогнули. — Пару раз, не больше…
Аделия непонимающе посмотрела на мужчин:
— А что, собственно…
— Ничего, твое высочество, — ответил Годимир. Бросил меч обратно в ножны. Развернулся. Коротко сказал старухе: — Живи. Если сможешь.
— Твоей ненависти хватит на седмицу, — шепнула навья, проходя мимо рыцаря к выходу.
Олешек последовал за ней. Шпильмана слегка пошатывало.
Аделия брезгливо бросила сковородник в угол, приподнявшись на цыпочки, попробовала заглянуть в сундук, но Ярош захлопнул крышку. Королевна фыркнула и вышла из дома.
— Развяжите, панычи… — ныла старуха.
— Обойдешься! — рыкнул Годимир.
— У-у-у, собака… — добавил Ярош, замахиваясь, словно для удара.
Якуня зажмурилась и втянула голову в плечи.
— Тьфу ты, ну ты! — сплюнул разбойник. — Как других резать, так не боялась…
Рыцарь кивнул и пошел к двери. Уже в сенях он услышал стук падения чего- то не слишком тяжелого. Обернулся. Ярош, угрюмо зажимая рану, шагал сзади.
— Что всполошился, пан рыцарь?
— Да ничего… — Годимир пожал плечами. — Почудилось.
На крыльце Бирюк легонько хлопнул словинца по плечу:
— Я сейчас, пан рыцарь…
— Ты не слишком задерживайся. Навья сказала — горные людоеды на подходе.
— Да ну? — Разбойник побледнел. Или показалось в неверном свете клонящегося к закату солнца? — И много?
— Дюжина.
— Ну, вот и отгулял свое, Ярош Бирюк… — Заречанин вздохнул, вытер окровавленные пальцы о штаны.
— Навья выведет к пещере, — попытался ободрить его Годимир.
— Да? Может быть. Во всяком случае, никто не скажет, что я сдался без боя. — Ярош покрепче сжал в ладони лук, движением плеча поправил тяжелый, полный стрел колчан. — Ладно. Идите пока.
Он огляделся, подхватил едва заметный в густой траве кол и принялся деловито подпирать двери избы. Внутри тоскливо орала Якуня.
— Чего это она? — удивился Годимир.
— А я почем знаю? Может, спятила на радостях?
— На радостях? Ну-ну…
Словинец покачал головой и пошел к остальным.
Олешек опять блевал, упершись головой в поленницу. Тут уж одно из двух. Либо Якима, проткнутого держаком, увидел, либо коней порезанных. В отличие от музыканта, королевна сохраняла спокойствие. По крайней мере, внешне. Ну, разве что чуть-чуть чаще, чем следует, озиралась по сторонам.
Годимир внимательно глянул на Якима. Старик умирал долго. Об этом свидетельствовали две глубокие борозды, прорытые каблуками его чоботов в утоптанной земле.
— Ну, так что… — Рыцарь хотел спросить у зеленокожей, не пора ли.
Но тут меховым комком им под ноги выкатился Мохнопятик. Он оказался размером с крупную дворнягу, желтые зубы торчали изо рта, до боли напоминая бобра, вот только хвост не был похож на бобровый — никакой тебе благородной мясистости, крысиный задохлик. Что за зверь такой? Почему о нем не упоминал не один составитель бестиариев и монстрологий?
Мохнопятик запрыгал на задних лапах, потешно взмахивая передними, зацокал словно белка.
На лицо навьи тенью набежала забота.
— Что, так плохо? — спросил Годимир.
— Они близко, — кивнула зеленокожая.
— Так чего же мы ждем? — подошел Ярош. Он наложил стрелу на тетиву, но боевого задора в голосе не слышалось. Уж скорее, обреченность.
— Побежали! — Навья тряхнула головой, волна волос метнулась с плеча на плечо.
И они побежали…
Неживая повела людей на тот самый, похожий на вываленный язык, холм.
Когда Годимир бросил прощальный взгляд на избушку стариков-предателей, ему почудился внутри отблеск пламени.
— Что зыркаешь, пан рыцарь? — буркнул Ярош. — Боюсь я, кто-то из нас каганец опрокинул. Вот незадача! Сгорит теперь старуха. Будешь жалеть?
— Не думаю, — отозвался словинец. — Просто…
— А коль не пожалеешь, так и говорить не о чем. Ты не грусти, пан рыцарь, этот грех я на себя возьму. Одним больше, одним меньше… Какая разница? Мне по-любому в Королевство Господне не войти.
После они молчали. Поднимаясь по крутому склону, где корни елей цепляются за ноги, а колючие лапы хлещут по лицу и плечам, много не поболтаешь. Но на гребне рыцаря вновь заставил обернуться протяжный громкий не то крик, не то вой, донесшийся снизу…
Избушка дымилась. Плотные белые клубы вырывались из-под начавших скрючиваться и коробиться пластов дерна, в окне металось багровое пламя. Вряд ли Якуня выжила. Даже если и не сгорела, то в дыму задохнулась как пить дать. А может, это и к лучшему? Как бы отнеслись людоеды к бабке, упустившей добычу? Кто знает?
А потом Годимир увидел и нелюдей.
И вправду, около дюжины — пересчитывать не хотелось.
Здоровые, мохнатые, ручищи свисают ниже колен. Головы тяжелые, вырастающие прямо из плеч, со скошенными назад лбами и толстыми надбровными дугами. Рыцарь сумел разглядеть курносые носы с вывернутыми ноздрями, толстые губы и маленькие глазки. У большинства лица (или морды?) заросшие рыжими бородами, а у одного — очень высокого, широкоплечего — блестела на темени обширная лысина.
— Так вот вы какие, горные людоеды… — прошептал Олешек. — Не такими я
