Ютта также была достаточно ловкой, чтобы уметь маскироваться, и достаточно разумной, чтобы не сразу и не с головой прыгать куда глаза глядят и погружаться в неизведанное. Несмотря на чувства, которые, казалось, их соединяли, помимо частых, восторженных и творческих занятий любовью, помимо того, что у их тел, казалось бы, уже нет от партнеров тайн, Рейневан понимал, что еще далеко не все знает о девушке и далеко не все ее секреты сумел расшифровать. А если Ютта еще не связалась с ересью целиком и полностью, еще колебалась, сомневалась либо даже относилась к ней критически, то поднимать тему не следовало.
С другой стороны, оттягивать и бездейственно присматриваться не следовало также. До сих пор он все еще принимал близко к сердцу слова Зеленой Дамы. В Силезии он был извращенцем, преследуемым изгнанником, гуситом, врагом, шпионом и диверсантом. Тем, кем он был в действительности, во что верил и чем занимался, он ставил Ютту в опасное и рискованное положение. Зеленая Дама, Агнес де Апольда, мать Ютты, была права — если в нем была хотя бы кроха порядочности, он не должен был ставить девушку под удар, не мог позволить, чтобы из-за него она пострадала.
Беседа с настоятельницей изменила все, во всяком случае, многое. Монастырь в Белой Церкви, сам факт пребывания в нем был, оказывается, для Ютты гораздо опаснее, нежели знакомство и связь с Рейневаном. Тезы Иоахима и спиритуалов, ересь — он все еще не мог думать об этом иначе, найти другое слово — Строителей Третьей Церкви, культ Гвилельмины и Майфреды были для Рима и инквизиции вероотступничеством столь же тяжким, как гусизм. Впрочем, все ереси и отклонения Рим бросал в один мешок. Каждый кацер был слугой дьявола. Это касалось (что было уже несомненной ерундистикой) также культа Великой Матери, более древнего, чем человечество. И дьявола, которого выдумал лишь Рим.
Но факт оставался фактом: культ Всематери, поклонение Гвилельмине, ошибки Иоахима, Сестринство Свободного Духа, Третья Церковь — любого одного было достаточно, чтобы попасть в тюрьму и на костер, или на пожизненное погребение в доминиканских темницах. Ютта не должка оставаться в монастыре.
Необходимо было что-то предпринять.
Рейневан знал что. Во всяком случае, чувствовал.
— Ты зимой спрашивала меня, — он повернулся боком, заглянул ей в глаза, — ты спрашивала, готов ли я бросить все. Готов ли вот так, как стою, убежать, отправиться вместе с тобой на край света. Отвечаю: да. Я люблю тебя, Ютта. Хочу соединиться с тобой до конца жизни. Мир, похоже, делает все возможное, чтобы нам в этом помешать. Поэтому давай бросим все и убежим. Хотя бы в Константинополь.
Она долго молчала, задумчиво лаская его.
— А твоя миссия? — спросила наконец, медленно выговаривая и взвешивая слова. — Ведь у тебя есть миссия. Убеждения. Действительно важная и святая обязанность. Ты хочешь изменить картину мира, исправить его, сделать лучше. Так что же? Откажешься от миссии? Бросишь ее? Забудешь о Граале?
Опасность, подумал он. Внимание. Опасность.
— Миссия, — продолжала она, еще медленнее выговаривая слова. — Убеждения. Призвание. Отдача. Идеалы. Царствие Божие и желание, чтобы оно осуществилось. Разве от всего этого можно отречься, Рейнмар?
— Ютта, — решился он, приподнимаясь на локте. — Я не могу видеть, как ты подвергаешься опасности. Слухи о том, что вы здесь проповедуете, кружат, многие знают, что творится в здешнем монастыре, я сам узнал об этом еще зимой, в конце прошлого года. Так что это никакая не тайна. Доносы уже могли дойти до адресатов. Над вами нависла страшная опасность. Майфреда да Пирована сгорела на костре в Милане. Спустя пятнадцать лет, в 1315 году, в Свиднице сожгли полсотни бегинок…
«А адамитка в Чехии? — подумал он вдруг, — А замученные и сожженные пикардки? Дело, которому я себя посвятил, преследует диссидентов не менее жестоко, чем Рим... »
— Каждый день, — отогнал он эту мысль, — может быть днем твоей гибели, Ютта. Ты можешь погибнуть...
— Ты тоже можешь погибнуть, — прервала она. — Мог полечь на войне. Ты тоже рисковал.
— Да, но не во имя,..
— Иллюзии, да? Давай скажи это громко. Иллюзии. Женские фантазии.
— Я вовсе не хотел.
— Хотел.
Они замолчали. За окном была августовская ночь. И сверчки.
— Ютта.
— Слушаю тебя, Рейнмар.
— Уедем. Я люблю тебя. Мы любим друг друга, а любовь... Отыщем Царствие Божье в себе. В нас самих.
— Я должна тебе поверить? Что ты откажешься...
— Поверь.
— Ты жертвуешь ради меня многим, — сказала она после долгой паузы. — Я это ценю. Я еще больше люблю за то. Но если мы откажемся от идеалов... Если ты откажешься от своих, а я от моих... Я не могу противиться мысли, что это было бы, как...
— Как что?
— Как
— Ты говоришь как катарка.
— Монсегюр живет, — шепнула она, прижав губы к его уху. — Грааля до сих пор не нашли.
Она прикоснулась к нему, прикоснулась и пронзила нежной, но электризующей лаской. Когда она поднялась на колени, ее глаза пылали во тьме. Когда склонялась к нему, она была медленно мягкой, как волна, поглаживающая песок пляжа. Ее дыхание было горячим, горячее ее губ. Самсон был прав, успел подумать Рейневан, прежде чем блаженство отняло у него способность мыслить. Самсон был прав. Это место — моя Огигия. А она — моя Калипсо.
— Монсегюр живет. — Прошло несколько мгновений, прежде чем он услышал ее громкий шепот. — И выживет. Не поддастся и никогда не будет завоеван.
Август 1428 года был жарким, прямо-таки непереносимая жара стояла до середины месяца, до дня Успения Девы Марии, который в народе называли праздником Матери Божьей Злаковой. Сентябрь тоже выдался очень теплым. Серьезно погода начала портиться лишь после Матвея. Двадцать третьего сентября пошел дождь.
А двадцать четвертого возвратились старые знакомые.
Первый сигнал о возвращении старых знакомых принесли — при помощи безотказного монастырского садовника — слухи, вначале туманные и неопределенные, со временем все более конкретные. На рынке в Бжеге кто-то разбросал листовки, изображающие козлоголовое страховидло в папской тиаре на рогатой голове. Спустя несколько дней такие же по стилю картинки появились в Вензове и Стшелине — на них была изображена свинья, украшенная митрой, а не оставляющая сомнений надпись гласила:
Спустя несколько недель случилось нечто более важное. Неназванные исполнители — слухи довели их количество до двадцати человек — напали и убили стилетами на вроцлавском рынке господина Руперта фон Зейдлица, заместителя шефа контрразведки Свидницы, известного жестокими преследованиями людей, подозреваемых в прогуситских симпатиях. От удара ножом скончался в Гродкове писарь из ратуши, похвалявшийся тем, что выдал больше сотни людей. В Собутке болт
