данного момента подчиненные вашей команде. Справа налево: Шперк, Шмейдлиж, Вой, Гнуй, Броук, Пштрос, Червенка, Пытлик, Грохоед и Маврикий Рвачка.
— Можно ли, — проговорил в зловещей тишине Шарлей, — попросить вас на два слова в сторонку?
— Ах?
— Я не спрашиваю, — процедил в сторонке демерит, — истинные ли имена у этих господ или это клички. Хоть в принципе должен был догадаться, потому что по кличкам и мордам различают бандитов. Но не в этом дело. Я спрашиваю о другом: я знаю от присутствующего здесь пана Рейнмара Белявы, что брат Неплах пообещал нам верный и вполне достойный доверия эскорт. Эскорт! А что за сброд стоит там в шеренге? Что за хелефеи и фелефеи? Что за Вуй, Хруй, Рвань, Срань и Дрянь?
Челюсть Гашека Сикоры опасно выпятилась вперед.
— Брат Неплах, — буркнул он, — приказал дать людей. А это кто? А? Может, пташки небесные? Может, рыбки водные? Может, лягушечки болотные? Никак нет. Это как раз люди. Те самые люди, которых я могу дать. Других у меня нет. Не нравятся, ах? Вы предпочитали бы, ах, сисястых бабешек? Святого Георгия на коне? Лоэнгрина на лебеде? Сожалею. Нет таковых. Кончились.
— Но...
— Берете этих? Или нет? Решайте.
Назавтра, о чудо, дождь прекратился. Шлёпающие по грязи кони пошли немного бодрее и быстрее. Амадей Батя начал посвистывать. Оживились даже хелефеи и фелефеи, то есть окрещенная этим именем руководимая Маврикием Рвачкой десятка. До того угрюмые, нахохлившиеся и казавшиеся обиженными на весь свет оборванцы начали болтать, перекидываться сальными шутками, хохотать. Наконец, ко всеобщему удивлению, петь.
Сын, думал Рейневан. У меня сын. Его зовут Вит. Он родился год и четыре месяца тому назад, в день святого Вита. Точно за день до боя под Усти. Моего первого большого боя. Боя, в котором я мог полечь, если б события развивались иначе. Если б тогда саксы разорвали вагенбург и рассеяли бы нас, была бы резня, я мог погибнуть. Мой сын потерял бы отца на следующий день после своего рождения.
А Николетта...
Воздушная Николетта, Николетта, стройная, как Ева кисти Мазаччо[140], как Мадонна Парлержа, ходила с животом. По моей вине. Как я взгляну ей в глаза? И вообще удастся ли мне взглянуть ей в глаза?
А, да что там. Должно удаться.
Был четверг после Урсулы[141], когда они добрались до Крхлебы и направились в сторону Рождаловиц, лежащих на реке Мрлина, правом притоке Лабы. По-прежнему, следуя советам Флютека и Сикоры, они избегали людных дорог, в том числе торговый путь, ведущий из Праги в Лейпцик через Йичин, Турнов и Жутаву. От Йичина, откуда они намеревались провести разведку под Троски, их уже отделяло всего около трех миль.
Однако ландшафт над верхней Мрлиной их тут же предупредил, что они вступают на опасные территории, в район конфликтов, на постоянно пылающую полосу пограничья, разделяющую враждующие религии и нации. Кстати, слово «пылающая» было абсолютно точным — постоянными элементами пейзажа неожиданно стали пепелища. Следы от сожженных хат, усадеб, деревушек и деревень. Последние были поразительно похожи на остатки сел, в окружении которых стояла шулерня Хунцледера, арена недавних отягощенных последствиями событий: такие же крытые сажей культи труб, такие же кучи слежавшегося пепла, утыканные остатками обуглившихся балок. Такой же свербящий в носу запах гари.
Хелефеи и фелефеи не пели уже некоторое время, теперь сосредоточились на приведении в порядок арбалетов. У ведущих кавалькаду Таулера и Бати арбалеты были наготове. Рейневан последовал их примеру.
На пятый день пути, в субботу, они наткнулись на село, в котором пепел еще дымил, а от пожарища все еще несло жаром. Мало того, можно было заметить несколько трупов в различных стадиях обугливания. А Маврикий выследил и вытащил из ближайшей землянки двух живых — деда и молодую девочку.
У девочки были светлая коса и серое платьице в дырах, прожженных искрами. У деда в окруженном седой бородой рту были два зуба — один сверху, другой снизу.
— Напали, — пояснил он невразумительно, когда его спросили, что произошло.
— Кто?
— Другие.
Попытка выяснить, кто были «другие», успеха не имела. Бормочущий старик не сумел охарактеризовать и назвать «других» иначе, чем «негодяи», «скверные люди», «адово отродье» или «покарай их Памбу». Раза два воспользовался выражением «мартагузы», с которым Рейневан никогда не встречался и не знал, что оно значит.
— Это по-венгерски. — Шарлей наморщил лоб, в его голосе прозвучало удивление. — Мартагузами называют похитителей и торговцев людьми. Вероятно, дед хотел этим сказать, что жителей села угнали. Взяли в рабство.
— Кто мог это сделать? — вдохнул Рейневан. — Паписты? Я думал, что эти территории контролируем мы.
Шарлей слегка охнул, услышав это «мы». А Беренгар Таулер усмехнулся.
— Цель нашего похода замок Троски, — спокойно пояснил он, — едва в двух милях отсюда. А пана де Бергова не без основания именуют Гуситобоем. Близко также Кость, Толстый Рогозец, Скала, Фридштейн, все — бастионы панов из католического ландфрида. Родовые поместья верных королю Зигмунду рыцарей.
— Ты знаешь и местность, и этих рыцарей, — ответил Рейневан, поглядывая, как дед и девочка с косой жадно поедают куски хлеба, поджаренного им Самсоном. — Неплохо знаешь. Не пора ли сказать, откуда такое знание.
— Может, и пора, — согласился Таулер. — Дело в том, что моя родня — многие годы люди Бергов. Мы вместе с ними перебрались в Чехию из Тюрингии, где род де Бергов поддержал хозяина из Липы во время мятежа против Генриха Коринфского. Старшему рыцарю Оттону де Бергов, хозяину в Билине, служил еще мой отец. Я служил Оттону-младшему в Тросках. Некоторое время. Теперь уже не служу. Впрочем, это личное дело.
— Говоришь, личное?
— Да, так я говорю.
— Посему просим идти во главе экспедиции, — холодно сказал Шарлей, — брат Беренгар. Передовым дозором. На месте, соответствующем знатоку страны и ее жителей.
