таинство, в котором ему, чужеплеменнику, не было места. Что сейчас сделает Бусый? Быстро и милосердно взмахнет ножом, чтобы мама наконец-то отозвалась волчонку — уже там, в священных лугах, куда добрые звери возносятся между вздохами, прямо посередине прыжка, не очень-то и заметив мгновение смерти?
— У меня отец почти так же напоролся, — самым обычным голосом сказал Бусый юному мономатанцу. И примерился лезвием к окровавленному сучку. — Помнишь? Ну, тогда?
— И Ульгеш сразу вспомнил, и снова начал дышать, и услышал в утреннем лесу робкое, какое- то растерянное, но все же пение птиц, и понял, что жизнь будет продолжена.
— Две слеги приготовьте, потолще да подлиннее, — распоряжался Бусый. — И с разных сторон под бревно их подсуньте. Вот здесь и вот здесь…
Не надо учить венна, как жить и обходиться в лесу, даже если венн этот — сущий мальчишка. Ребята мигом вырубили надежные жерди, напоминавшие скорее нетолстые бревнышки, — из неломающейся рябины, и то-то, знать, радовалось славное дерево, сбитое бурей с корней, но сумевшее оградить еще одну жизнь!
Бусый быстро и осторожно работал в это время ножом, надрезая сук над спинкой волчонка. Ульгеш поднял отлетевшую деревяшку… На миг он почти ужаснулся, заподозрив в ней благородный маронг, но только на миг. Древесина маронга отливала глубокой бархатной краснотой, а здесь был цвет мертвечины.
Мальчишки между тем приспособили слеги под бревно, примерились, взялись поухватистей, приготовились…
— Давайте потихоньку… Потихоньку, сказано вам! Так, еще… Еще немного… Стой… Еще… совсем чуточку… Вот так замрите!
Крепкие Волчата и Ульгеш не посягали откатить в сторону Змеенышево бревно, они лишь подвесили непомерную тяжесть на своих слегах, в то время как нож Бусого плавно скользнул поперек подрезанного сука — и отделил его от ствола. Волчонок слегка трепыхнулся, но не взвизгнул.
— Теперь выше поднимайте! Еще! Держите!
Перехватив нож зубами, Бусый подсунул одну ладонь под брюшко волчонка, а другой принялся выгребать из-под него дерн. Устроив ямку, начал кромсать лезвием нижнюю часть глубоко воткнувшейся деревяшки…
Бревно висело у него прямо над головой, цепляя крючьями веток волосы на затылке, но кому еще доверит себя венн, если не кровной родне да стальному клинку? Не подвели ни нож, ни родня. Сук распался под лезвием, как масло. Спасибо тебе, Брат Огня из племени вилл, пусть небо всегда будет просторно под крыльями твоего симурана!..
Бусый выпрямился.
— Бросай!
Змеенышев топляк с многопудовым глухим чмоканьем лег на прежнее место, просев во мху еще ниже, потому что его больше не поддерживал сук Парни вытирали рукавами рубашек мокрые лица.
Волчонок лежал на ладонях у Бусого, маленький, мокрый и жалкий, почти такой же бесформенно-смятый, как и его мать, но — живой. Пока еще живой. Вот он было решил, что уже стало все хорошо, и попробовал шевельнуться, но тут же взвизгнул и снова притих.
Бусый наклонился к нему:
— Держись, малышка.
Его ладони поили теплом замерзшего, измученного волчьего ребенка. Тот вдруг чуть повернул голову и… лизнул Бусого в щеку.
«Летун…»
Беспокойная память немедля подсунула предсмертное пожатие Летуновой пасти.
«А что, если…»
Нет. Летун был собакой, веннским волкодавом, а собак в роду Волков не держали. Зачем, если есть братья волки? Но братья волки обитали в лесу, а не во дворах. Такой не будет ждать хозяина на пороге и умывать ему языком заплаканное от горя лицо. Волк — плохая собака, как и собака — плохой волк. Кого выбрать? И надо ли выбирать?…
«Может, я скверный Волк., или не совсем Волк, я же только по отцу…»
Бусый шел, очень быстро шел, размашисто и мягко ступая. Быстрее в деревню, к дедушке Соболю! Вот бы еще изловчиться через тот завал с волчонком на руках перелезть? Ладно, там видно будет, не перелезем, так обойдем!
«А что, если я в самом деле нового Летуна на руках несу?…»
ПЛЕВОК
Солнце стояло уже высоко, когда венны разбрелись по Змеенышеву Следу в попытке сообразить, сколь же дорого обошлась победа их лесу, а стало быть, им самим. Не задело ли ближние ягодники и болотце, питающее ручей Бубенец? Не затронуло ли Журавлиные Мхи, на которых вернувшиеся птицы как раз выводили птенцов?…
Постороннему человеку Волки напомнили бы погорельцев, которые, отстояв половину дома, довольно-таки растерянно бродят среди головней, оставшихся от второй половины, и внешне бесцельно перебирают измазанную копотью утварь: что уцелело, что нет? Что может еще сгодиться в хозяйстве?…
Густо пахло разогретой солнцем смолой, точно на лесосеке, когда расчищают землю под огород.
— Я читал в книге про такой След, уразивший [1] землю Нарлак, — сказал Ульгеш. — Путешествующие доносят, будто он занимает чуть не четверть страны. Купцы гонят упряжных лошадей по два-три дня, не смея остановиться на отдых или ночлег!
Бусый покосился на мономатанца и недоверчиво хмыкнул. Он уже попривык доверять учености друга, но это было уж слишком. Такое вот жуткое месиво вздыбленных корней, обломанных веток, земли, травы и воды — да на трое суток пути?…
— Ты лучше подумай, — сказал Ульгеш, — каков должен быть тамошний Змей, чтобы подобный След сотворить!
Бусый честно попробовал. И почувствовал себя букашкой, которая увернулась от воробья и взялась за победные песни, полагая, будто страшней воробья нет птицы на свете. Ощущение было не из тех, от которых за плечами появляются крылья. Бусый нахмурился и буркнул:
— Беззаконный народ, верно, живет там, в этом Нарлаке. Иначе с чего бы такой Змей раз за разом находил к ним дорогу!
Ульгеш спокойно Отозвался:
— Можно и так сказать, а можно по-другому. Например, что нарлакскому племени особое дело на свете отведено, за все другие народы против Змея стоять… — смутился под изумленным взглядом Бусого и поспешно добавил: — Это не я выдумал, это Салегрин Достопочтенный так пишет, и Эврих из Феда не опровергает его…
А Бусый оглянулся на тихое «Ух ты…» шедшего рядом с ними Ярострела и успел уловить мечтательный, светящийся взгляд мальца. Ярострел, по свойству всех на свете мальчишек, уже отодвинул от себя ночной страх. Взошло солнце, и маленькому храбрецу хотелось в Нарлак, порадеть и постоять против летучей напасти еще хуже вчерашней. Бусый вдруг почувствовал себя ужасно взрослым, видевшим жизнь. Давно ли он сам был таким, как меньшой братец Ярострел? Казалось — очень давно.
А Ульгеш продолжал:
— Знаешь, очень на многое можно посмотреть с одной стороны, а можно — с
