– Все вы здесь называете меня Лугом, но это не мое настоящее имя. Я не стал открывать его язычникам и назвался именем предка, которого у нас почитали когда-то.
– Оттар знал, как тебя звать? – спросил Хельги. – Если он не знал, и я не хочу.
– Оттар скрутил меня и привел на корабль, – ответил монах. – Но, благодаря ему, я перестал желать погибели вашему племени и разорения вашей земле. Во Христе меня называют братом Фланном, а в мирской жизни я звался Туамой О Суйллевайном, это значит – из рода Одноглазого. Мой род не дал великих вождей, но Суйллевайн был славным героем.
– Я все же буду звать тебя Лугом, – сказал Хельги. – Я так привык.
Монах протянул ему камешек величиной с полкулака:
– Возьми, тебе пригодится.
Камень был красивый, весь в прожилках и трещинках, дробивших солнечный свет. Хельги спросил недоуменно:
– Где ты взял его? И зачем?
Луг поплотней запахнул куртку.
– Ты помнишь, наверное, когда хоронили Оттара и твоего деда, Ракни велел вкатить на могилу большую глыбу, лежавшую там неподалеку. Я отколол кусочек, пока справляли поминальный пир.
Спустя несколько дней у гаг вылупились малыши. Матери тщательно высушили потомство и увели его в море. Тогда Хельги с Лугом пришли собирать пух. Они держались вместе. Монах занятно рассказывал о кораблях, обтянутых бычьими кожами, и о солнечных землях на западе, которых эти корабли будто бы достигали когда-то. Он ни о чем не просил, но Хельги решил про себя, что постарается помочь ему вернуться домой.
Свальбардское лето отгорело ярко и быстро. Умолкли шумные гнездовья, засобирались на юг гуси, и Вагн посоветовал конунгу не медлить с отплытием:
– Скоро начнутся шторма, и они могут нас здесь запереть. Я и сам едва выбрался в позапрошлом году.
Ракни кивнул. Он сделался еще молчаливее, чем был.
Когда снимали оружие со стен, он не стал распутывать узел, державший ножны Пламени Битвы. Вынул деревянный гвоздь из бревна и убрал все вместе в сундук. Если овладевший мечом будет знать, кто такой Оттар, он тоже не развяжет узла.
Корабль Ракни сэконунга шел на юг. Холодные Берега, давно скрывшиеся в тумане, посылали вслед тяжелые серые облака. Иногда они спускались к самой воде, и тогда прятался даже «Лебедь», шедший на расстоянии полета стрелы. Хитроумно был выстроен этот кнарр – под парусом он почти не отставал от «Оленя». Искусные мастера предназначили его не для войны, но путешественник вроде Вагна мог смело отправляться на нем хоть кругом всей земли: он не подведет на середине пути.
Северный ветер тянул прямо в корму, не доставляя больших забот никому, кроме рулевого. Хельги стоял у форштевня, глядя вперед.
После гибели Оттара ему часто мерещилась какая-то прозрачная, печальная песня без мелодии и без слов. Словно далекий, далекий крик птичьей стаи, донесшийся из-за туч. Эта песня зазвучала в нем и теперь, стоило вспомнить синие заливы Свальбарда и хребты белых вершин, уходящие за горизонт.
Скоро там начнутся сильные снегопады. Пролетит над побережьем слепая пурга, белый пух густо покроет оба дома и каменный курган в Могильном фиорде, и придет тишина. Долгая, долгая ночь сомкнётся над Свальбардом, и лишь отблески сполохов будут играть на обледенелых камнях…
Вот так обзаводится человек зарубками на душе и памятными местами, властно зовущими его отовсюду, где бы он ни был. Даже мать, если попадет когда-нибудь в Гардарики, сразу примется скучать по Линсетру и вздыхать, рассказывая о нем. Подобное не минует и Хельги, и он перестанет ненавидеть Холодные Берега, а через несколько зим выстроит себе корабль и захочет побывать на Свальбарде еще раз. Склонить голову перед курганом, подняться вверх по лососевой реке и посмотреть- таки, где ее начало… Но сперва он увидится с матерью, поздоровается с горами и воздвигнет памятный камень по Оттару, сожженному так далеко от Норэгр…
Зло родило зло, понял вдруг Хельги, глядя на серые, шершавые спины волн, лениво обгонявших корабль. Ракни обидел его недоверием, и он полез вон из кожи, доказывая свою правоту. Никогда не ссорившийся с рабами, он не попытался поговорить с Карком по-доброму, высокомерно предпочитая колотить его, неумеху… И Карк мстил – неуклюже и очень по-рабски, исподтишка. И оба не видели в ослеплении, что эта вражда все время била по Оттару. Кот, брошенный в воду, подрезанная веревка и, наконец, голубая пасть ледника… Если Ракни или кто другой пойдет на Свальбард через год-два, наверняка Оттарова Стамуха еще будет стоять посередине фиорда – памятник злу, которое однажды вырвалось из рук творивших его и само нанесло смертельный удар…
Хельги ощутил чье-то присутствие за спиной и обернулся. Возле него стоял Ракни.
При виде конунга Хельги немедленно вспомнил тот давний запрет ходить на нос корабля; наверное, сейчас снова погонит прочь от форштевня… Однако Ракни промолчал, внимательно разглядывая что-то впереди, хотя на самом деле до берега оставалось еще двое суток пути и вокруг не было ничего, кроме тумана. Хельги уже начало казаться, что конунг, занятый своими мыслями, попросту его не заметил. Но тот неожиданно проговорил:
– Как ты думаешь, твой родич Халльгрим Виглафссон пустит нас с Вагном перезимовать к себе в Торсфиорд?
Хельги ответил:
– Я и сам хотел предложить тебе это. И думается мне, надо будет забрать с собой Беленькую. Она там, наверное, уже строит дом для Богини, дарующей сыновей.
И добавил, помедлив:
– Конунг, ты назвал меня родичем Халльгриму Виглафссону…
Ракни спокойно кивнул:
– Мы с Оттаром почти с первого дня в этом не сомневались.
Хельги смотрел на него молча, и немой, отчаянный крик рос в его душе. А Ракни продолжал по-прежнему невозмутимо:
– Многим кажется, что Оттар погиб из-за тебя. Если бы я тебя зарубил, его гибель оказалась бы напрасной. Поэтому ты живешь. Я долго не хотел тебе говорить, но лучше скажу. Оттар собирался вступить с тобой в побратимство. Он сам мне говорил. И послушай, что я скажу тебе еще. Тот меч, что принадлежал Виглафу Ворону, я отдам твоему дяде. У него там найдутся наследники достойней тебя, и он уж сообразит, как распорядиться. Но Оттар обидится на меня, если Гуннлоги достанется не тебе. Все видели, он не захотел взять его в курган. Ты наденешь этот меч, когда тебя введут в род и настанет твоя пора совершать мужские дела. А насчет Беленькой ты неплохо придумал. Сын должен походить на отца. Вот ты и поможешь ей вырастить морехода.
Поистине это была самая длинная речь, которую Хельги слыхал когда-либо из его уст… Замолчав, вождь повернулся, чтобы уйти к себе на корму.
– Ракни! – сказал Хельги уже ему в спину. – Ракни сэконунг! Можно мне будет еще пойти с тобой на корабле?
– Можно, – кивнул Ракни и опять повернулся, но все же помедлил, вновь глянул на Хельги и проговорил: – Мне не было особенно тошно смотреть на тебя, когда ты вел корабль в Могильный фиорд. И мой сын клялся однажды, будто ты управляешься на руле едва не лучше меня. Пойдем-ка, я хочу сам это проверить!
Хельги нахмурился и пошел за ним на корму. Укутанный тучами, впереди и вокруг корабля лежал океан. Холодный северный океан, мглистым кольцом окруживший населенную землю… И кажется людям, что беспределен тот океан и нельзя его переплыть.