Мог ли он знать, что неприятности очень скоро сами отыщут его.
Лев Поликарпович уже взял курс назад к «Москвичу» и пересекал широкое поле, где из-под снега там и сям островками торчали густые высокие камыши. Летом здесь было очень сыро, вплоть до участков открытой воды. Крепкий морозец, однако, успел достаточно надёжно прихватить болотце, так что профессор, человек вообще-то весьма осторожный в быту, ни за себя, ни за Кнопика не боялся.
Ну и зря…
Впереди уже виден был арахисовый борт «Москвича», когда из-за камышей появилась собака. Потом вторая, третья… На них стоило бы взглянуть авторам некоторых статей, у которых все бродячие псы – поголовно Белые Бимы Чёрные Уши, голодные, злополучные и жаждущие человеческой ласки. Отнюдь, отнюдь… Бродяги выглядели весьма упитанными и гладкими, а их зимним шубам позавидовали бы иные выставочные чемпионы. И, что важнее, в собачьих глазах не было и намёка ни на пресловутую мировую скорбь, ни на столь же пресловутую страдальческую укоризну.
Зато наглости – хоть отбавляй.
Звягинцев, остановившийся, чтобы их пропустить, не сразу понял, что происходило, а когда понял – было уже поздно. Полная дюжина разнокалиберных (впрочем, самый мелкий всё же был раза в два крупней его кобелька) четвероногих уголовников неторопливо обкладывала их с Кнопиком, причём явно не затем, чтобы взывать к человеческому участию и доброте. Какие там Белые Бимы!.. Во рту у профессора стремительно пересохло, а память услужливо прокрутила слышанные и читанные когда-то истории о сердобольных пенсионерках, которые подкармливали такие вот стаи, после чего бывали ими же разорваны. Правда, говорилось, будто несчастные тётки, скорее всего, сами спровоцировали собак…
– Так! – сказал Звягинцев твёрдо и строго, словно обращаясь к нерадивым студентам. – А ну-ка, пошли вон!
«Ага, щас». Мохнатые бандиты продолжали надвигаться, без большой спешки, но с молчаливой неотвратимостью. Кто был их мишенью – незадачливый лыжник или маленький пёсик у него под ногами? Кнопик, надо отдать ему должное, не бросился наутёк, не покинул хозяина. Зря ли его предками были никого и ничего не боявшиеся терьеры! Он как мог ощетинился и зарычал. Подобных боевых песен в его исполнении профессор ещё не слыхал. Дескать, погибаю, но не сдаюсь!
Запоздало сообразив, что вот-вот придётся переходить к самым настоящим боевым действиям, Лев Поликарпович начал поднимать перед собой лыжную палку. Палка у него была бамбуковая, такая же древняя, как и лыжи. Оружие рейха, прости Господи. Интересно, надолго ли его хватит? На один удар? Или на два? И удастся ли вообще этот удар нанести?
«А вот прямо сейчас мы это и выясним…»
К полному и окончательному изумлению Звягинцева, одновременно с его движением стая заметно поскучнела, нахальное и вызывающее выражение морд прямо на глазах сменилось этаким «а мы что, а мы ничего, мы просто мимо бежали…». Поступательное движение резко замедлилось, носы опустились к земле, где явно обнаружилась масса очень привлекательных запахов. Не подлежало никакому сомнению, что ещё через минуту у собак появятся безотлагательные дела, причём подальше отсюда.
Сперва Лев Поликарпович готов был самонадеянно приписать неожиданную перемену в их настроении своему грозному «так!». Потом всё же заметил, что взгляды, изредка бросаемые собаками в его сторону, были направлены не на него. Стая косилась и робела при виде чего-то, находившегося у него за спиной.
Кнопик и Лев Поликарпович обернулись, кажется, разом… Зрелище, представшее их глазам, было весьма далеко от обыденности. На засыпанной снегом болотной кочке неподвижно стоял пёс, по сравнению с которым бродяжки вмиг стали именно тем, чем и являлись в действительности, – подзаборными шавками. Громадный кобель даже не потрудился приподнять шерсть на загривке, чтобы выглядеть ещё страшнее и больше, он в этом не нуждался. Он и так кому угодно мог устроить временный паралич, именуемый в народе кондратием. Пожалуй, Лев Поликарпович видывал и более рослых собак, например догов, но широченная грудь, перехваченная голубой шлейкой, делала кобеля чуть ли не квадратным, а челюстям позавидовал бы иной крокодил. В настоящий момент эти челюсти оставались сомкнуты, но взгляд был очень пристальный, висячие уши – насторожённо приподняты, а косой солнечный свет вырисовывал под короткой гладкой шёрсткой напряжённые бугры мышц.
Его можно было ваять в граните и бронзе и устанавливать в парке на постамент. С надписью «Благородный заступник»…
Ротвейлер был явно нечистопородный, но – из тех метисов, имея которых не надо и породистых. Не подлежало сомнению, что стая, с которой собирались насмерть сражаться Лев Поликарпович и Кнопик, этому бойцу была бы, что называется, на один левый клык. Примерно как Ивану Скудину – какая-нибудь уличная шпана.
Вспомнив о супостатах, профессор торопливо повернулся обратно… Возле камышей было пусто. Четвероногие гопники слиняли, смылись, свинтили, некультурно выражаясь – сдристнули! «Счастливый путь…» Звягинцев снова посмотрел на неожиданного спасителя и только теперь заметил у него за спиной – вот уж воистину за спиной! – стоявшую на лыжах хозяйку.
Начиная приходить в себя, Лев Поликарпович опустил палку и открыл рот для прочувствованной благодарности, но девушка опередила его.
– Не бойтесь, вам ничто не грозит, мы очень культурные…
И профессор увидел, что неустрашимый Кнопик, виляя хвостом, уже направлялся знакомиться с великаном. Чем могло кончиться знакомство маленького «двор-терьера» с кобелём подобных размеров, Звягинцев слишком хорошо знал, но перехватывать или отзывать Кнопика было поздно. Собака Баскервилей величественно шагнула навстречу.
Задира Кнопик, неоднократно и с немалым для себя риском дерзивший всё тому же пресловутому Боне, радостно и охотно позволил могучему спасителю нависнуть над своей холкой («Да, да, ты главный, базара нет…») и был милостиво обнюхан. Подошедший Звягинцев стащил с руки варежку, чтобы предъявить кобелю развёрнутую ладонь. Влажное прикосновение вовсе не показалось ему неприятным.
– Мы воспитанные, мы мирных граждан не трогаем, – запоздало уведомила хозяйка.
Кнопик всё это время крутился позади нового друга, желая, как положено по ритуалу, внимательно изучить его охвостье, но для этого ему потребовалось бы подставлять стремянку. Дождавшись, чтобы кобелище отвернулся к хозяйке, Лев Поликарпович подхватил маленького питомца – и сунул его носом поближе к области повышенного интереса. Чейз (вы ведь наверняка догадались, читатель, что это был именно он!) едва покосился, вильнув обрубком хвоста, а Рита расхохоталась.
– Девушка, как вас благодарить? – сказал Звягинцев. – Вы сами не на машине? А то вон моя стоит, давайте в город подброшу…
Караул, куда меня занесло?
Наконец бешеное движение замедлилось. Женя Корнецкая отважилась слегка приоткрыть глаза (до той минуты плотно зажмуренные от ужаса) и увидела свет в конце туннеля. Правду сказать, темно в туннеле и так не было. Он тёк, мерцал и переливался всеми цветами радуги, но этот свет – мягкий, зеленоватый – явно означал нечто иное. И действительно, тошнотворное ощущение полёта в недрах мчащегося смерча начало сменяться плавным парением. Её как будто выталкивало на периферию воронки; кажется, вихрь намеревался «обронить» живую игрушку… Вот тут Жене испугаться бы заново, да как следует, но, видно, есть предел ощущению ужаса, который может испытывать человек. В какой-то момент бояться попросту устаёшь, всё сменяется равнодушием. Так что Женя просто зажмурилась, крепко стиснула зубы, «сгруппировалась», как когда-то учили на физкультуре, и…
…И в итоге не уловила момента расставания с радужной воронкой. Лица коснулось дуновение лёгкого ветерка – весьма мало общего с предзимней ленинградской, то бишь
