происходило, но как только машины описали круг на площади Победы и вновь взяли курс к северу, Вольтанутый захлопал в ладоши:
– Дормидонтыч знает, идут сюда!
Почти сразу в лучах фар вспыхнули радугой клочья уползающего тумана, и из них на проезжей части возникли две человеческие фигуры.
Это были широкоплечие мужики, не столько рослые, сколько мускулистые и определённо подвижные. Лица обоих закрывали большие решётчатые шлемы. Один шлем был украшен высоким гребнем с пышным султаном. Обладатель султана прикрывался металлическим щитом и держал в правой руке короткий прямой меч. Его противнику защитой служила небольшая округлая бронзовая рамка, обтянутая бычьей кожей, а поражать врага он должен был серповидным клинком с наручем. На обоих бойцах были пояса, украшенные бронзовыми накладками, набедренники с поножами, и, вглядевшись, Семён Петрович благоговейно прошептал:
– Мать честная, да это же гладиаторы!
Всё, что имело отношение к древнему Риму, с некоторых пор приобрело для него особую значимость. Сразу примерещился Колизей, белоснежный песок под ярким полуденным солнцем, пятна крови, рык львов… И, конечно, императорская ложа и дивный аромат свежего лаврового венка на его, Хомякова, челе…
Между тем бойцы, застигнутые перемещением в самой что ни есть боевой стойке, принялись бестолково топтаться по непривычно скользкому заснеженному асфальту. Сражаться друг с другом они, на горе Хомякову, явно передумали. Один из них снял украшенный султаном шлем и оказался белокурым юношей, почти подростком. Он был бы даже красив, если бы не тупое, абсолютно растительное выражение лица. Бессмысленно улыбаясь, уставился он в густо-синее послезакатное небо. Раскрыл рот и принялся ловить губами снежинки…
Зато его противник вдруг яростно вскрикнул и, кинувшись к «шестисотому», со всей дури рубанул мечом по отливавшему респектабельностью капоту. Хомяковская охрана, сбитая с толку необъяснимым молчанием «самого», остановить его не успела.
– Работаем! – очнувшись от древнеримского наваждения, яростно взревел в рацию депутат. Сейчас же послышались звуки, будто рядом кто-то быстро-быстро с силой захлопал в ладоши. Это мокрушники из третьей машины открыли бесшумную стрельбу из «Упыря» – новейшего спецназовского автомата.
Пули, способные вывести из строя самоходную установку, легко прошили гладиаторские доспехи вместе с телами их владельцев. Сноровисто ободрав снаряжение с убитых, бандиты сорвались прочь во всю мощь мерседесовских двигателей, с визгом проворачиваемых колёс…
Пролетев площадь с несостоявшимся Домом Советов и памятником Ильичу, именуемую в народе «Под кепкой», колонна двинулась дальше уже чинно, не привлекая к себе нежелательного внимания. На углу Бассейной Семён Петрович остановил «шестисотый» и коротко приказал телохранителю:
– Выдь посмотри.
На носу «Мерседеса» вместо известной всему миру серебристой эмблемы виднелся безобразно искорёженный металл.
– Капоту хана, – почти сразу доложил телохранитель.
«Не в жилу это, – провидчески подумалось Хомякову. – Не в масть и не в кость…»
В этот самый момент беспечно, как на экскурсии, озиравшийся Вольтанутый вдруг словно проснулся.
– Дормидонтычу пиф-паф не нравится, – громко заявил он.
Распахнул незаблокированную дверцу – и бросился бежать прямо по проезжей части.
Семён Петрович трезво оценил обстановку и без особой паники скомандовал в рацию:
– Эй, на двойке, затопчите юродивого.
Хотя внутренний голос уже подсказывал ему, что неприятности по одной не случаются…
Вор должен сидеть в тюрьме!
Андрон Кузьмич Собакин ждал «подкидыша», который должен был отвезти его на службу. Пританцовывая на морозе, он нетерпеливо прохаживался туда-сюда на безлюдном углу Московского и Бассейной. Пять шагов туда, пять – обратно. Ему было холодно, однако тот факт, что на его бывшей земле вместо какой-нибудь заблудившейся весны царила более-менее нормальная зима, внушал оптимизм. Собакин поглядывал на тихо падавший снег и чувствовал себя так, будто годовой ритм, не пожелавший сбиться из-за близости первоисточника дымки, был его личной заслугой.
Потом, как-то совершенно незаметно, его мыслями завладел дивный образ любимой подруги, ненаглядной Клавдии Киевны. На губах майора возникла мечтательная улыбка, а взгляд утратил цепкую сосредоточенность.
Пребывая мыслями во внеземном, Андрон Кузьмич сбился с ритма «пять— пять» и начал спускаться по отлогому асфальтовому пандусу в подземный переход.
Он вздрогнул и вернулся к реальности, только когда по стенам перехода заиграли блики цветных проблесковых маячков.
– Царица Небесная, – спохватился майор, сообразив, что «подкидыш» может и уехать, не заметив его. И в этот момент до него с жуткой одновременностью дошли сразу две вещи. Первая: там, где он топтался у перекрёстка, никакого подземного перехода не было и в ближайшем будущем даже не планировалось. И вторая: больно уж многоцветными были отблески маячков. Прямо радужными. То-то они сразу показались ему подозрительно знакомыми, только он это ощущение неправильно истолковал. Вовсе не маячки светили по сторонам, а те самые зловещие радуги, которые он каждую смену выслеживал на городских улицах. А стало быть, он вовсе не спускался по пандусу под Московский проспект. Он, чья нынешняя служба состояла в том, чтобы обнаруживать дыры и всемерно ограждать от их воздействия идущих и едущих питерцев, умудрился сам, своими ногами забрести аккурат в такую дыру!
Зачем-то прихлопнув ладонью на голове форменную ушанку, майор рванулся было назад, но оказалось, что понятий «вперёд» и «назад» больше не существовало. Равно как, впрочем, «верха» и «низа». Всюду было только одно. Радужный, бешено вращающийся туман.
Андрон Кузьмич почувствовал, как наваливается несусветный, сулящий безумие ужас. Нет, не то чтобы он осознанно испугался чего-то. Или кого-то, способного таиться за неоновой вывеской этой вселенской неопределённости. Майора Собакина, вооружённого и при исполнении, не так-то легко было испугать. Это действовала сама энергетика вневременного, внепространственного континуума, вовсе не предназначенного для пребывания существ из плоти и крови. Нечто подтачивало самые корни разума, разъедало его, как опасная кислота… Андрон Кузьмич ещё крепче прижал ушанку и уже собрался закричать смертным криком, понимая, что вот сейчас спятит, – но тут навстречу и мимо с невообразимой скоростью мелькнуло нечто большое, красное с белым. Мысли майора немедленно прояснились, а ещё через мгновение под ногами образовался твёрдый каменный пол.
Собакин оказался в небольшом, скудно освещенном помещении, габаритами напоминавшем актовый зал в ГорГАИ. Оказавшись по крайней мере в привычной системе координат, Андрон Кузьмич сейчас же проверился – табельный пистолет Макарова вместе с положенной к нему запасной обоймой находился на месте, в поясной кобуре справа. Майор сунул руку за пазуху… Удостоверение покоилось в форменной рубашке, и пуговка на нагрудном кармане, как и учили, была застёгнута. Облегченно вздохнув, он оторвал свой взгляд от заколки галстука и осмотрелся.
Даже в приглушённом свете явно импортных ламп, лихо стилизованных под древние факелы, было видно, что в зале присутствовали в немалом количестве материальные ценности. Большей частью – несомненные предметы неведомого Собакину, уж точно не православного культа. Заметив в самом центре статую ладной голой бабы, Собакин путём сложной ассоциации вновь вспомнил Клавдию Киевну и с чувством произнёс:
