ненастный, сумрачный и ничего хорошего не суливший.
«Ну уж так и ничего хорошего?» Шалаевский закурил реквизированный «Ротманс» и, включив приемник, принялся крутить ручку настройки. «Самое главное сейчас — не суетиться, — думал он. — На вокзалы не соваться, в метро не лезть — вон сколько там телекамер, и наверняка все его, Мочегона, высматривают. А так хрен меня найдешь сразу в огромном городе, да еще в таком бардаке». Не дослушав репортаж из Белого дома, он потянулся и протяжно зевнул:
«Ну, надеюсь, Дмитрий Александрович не завоняет», — закрылся изнутри и, повалившись на мешки с буржуазными обносками, мгновенно, без сновидений, заснул.
Проснулся майор от чувства голода. «Мои глисты сбегут от меня». Чтобы хоть как-то обмануть природу, он закурил и посмотрел на часы: «Уже полдевятого, сердце родины моей проснулось…» Действительно, где-то неподалеку с грохотом вывозили помойку, лаяли облегчившиеся друзья человека, и Шалаевский хрустнул суставами. «Надо убираться, но вначале сменим гардероб». Он принялся с энтузиазмом рыться в секонд-хэнде и, облачившись в джинсы, зеленую рубаху и коричневый пуловер, сразу сделался похожим на американского люмпена, а натянутая до ушей бейсбольная кепка лишь усилила эффект неприкаянности. «Хорош!» Посмотревшись в зеркало заднего вида, Шалаевский нахмурился и, вытряхнув из фибрового чемоданчика — снова, блин, чемоданчик! — шоферский инструмент, определил в него «Калашникова» с укороченным стволом, боезапас и аккуратно свернутую ментовскую форму. Документы с деньгами он убрал в сумку-пидораску и, повесив ее под свитер, вылез из мини-вэна на улицу. «Дмитрий Александрович, не поминай лихом».
Дождь моросил по-прежнему — занудно и печально, небо, казалось, можно было достать рукой, и, хлюпая промокшими полуботинками по лужам, Шалаевский ухмыльнулся: «Так, говоришь, утро красит нежным светом стены древнего Кремля?»
Ему никто не ответил — песенник-орденоносец давно преставился, пролетариат спешил на работу, а злющая, как мегера, дворничиха жгла в пухто порожние коробки и материла по-черному ларечников, засношавших ее картонной тарой.
«Хорошо горит». Особо не переживая, майор распрощался с милицейским прошлым, купил в ближайшем павильоне полдюжины «сникерсов» и, провожаемый недоуменным взглядом продавщицы, — и как это у некоторых жопа не слипается? — съел их на ходу, и порядок!
«Ни хрена себе». То и дело ему стали попадаться застывшие без движения трамваи, троллейбусы с опущенными «рогами», и, миновав очередное людское скопище у уличного громкоговорителя, майор покачал головой: «Страна уродов! Перестройка, демократия, блин, ГКЧП! Едва третью мировую не начали, засранцы, а все туда же — чрезвычайное положение в стране, порядок, тьфу!»
В киоске «Союзпечати» он приобрел путеводитель по Москве и, потребив в какой-то забегаловке тройную порцию котлет, долго распивал чаи с коврижкой, рассматривая план-схему первопрестольной: «Эко всего наворочено-то. Придется брать мотор».
Натурально, на гоп-стоп, — не доезжая квартала до нужного места, майор полез было в карман:
— Шеф, тормози, — и, едва машина встала, глушанул рулевого минут на двадцать — «извини, приятель, судьба», — выгреб содержимое водительских карманов, выключил зажигание и быстро пошагал к торговой точке, окрещенной на плане магазином постижерских изделий.
Собственно, лабаз был сборный — по левую руку торговали сексуальной всячиной, а с правой стороны продавались парики, шиньоны и фальшивая мохнорылость на любой вкус, от бороды Черномора до пушкинских бакенбардов.
Ввиду неурочного времени народу в магазине было мало, лишь парочка тинейджеров, вспотев, листала возбудительный журнальчик да средних лет герой труда вертел трясущимися пальцами машинку для рукоблудия и горестно вздыхал, не понимая, на кой хрен она ему нужна. Сыто жужжали под потолком зеленые мухи, вздрагивая во сне, спал на бедре надувной потаскушки кот, а со стены всем ласково улыбался милашка Анабель — с томным взглядом, с грудями до пояса и мужским членом до пупа.
— Вот этот покажите. — Проигнорировав качественные презервативы с «усами», сногсшибательные кольца для клиторальной стимуляции и непревзойденный крем для пролонгации коитуса, Шалаевский выбрал сивый патлатый парик, полный комплект мохнорылости вместе со специальным клеем и, расплатившись, дрогнул — ну и дерут, легче настоящий скальп содрать с кого- нибудь…
Снова окунувшись в непогоду, он сверился с картой и, обнаружив на соседней улице комиссионку, купил, не мудрствуя лукаво, большую сумку с надписью «Мой дом СССР», широкую ветровку с капюшоном и высокие — хоть и не первой свежести, но крепкие — ботинки фирмы «Милитари». Приобрести зеркало оказалось совсем не сложно — оно очень плохо стояло на прилавке, и, выбравшись на улицу, майор направился к кирпичному линкору, заселенному, судя по залежам строительного мусора вокруг, совсем недавно.
Как он и думал, замок на дверях подъезда отсутствовал, проход на чердак также был незаперт — не до того, и, удобно устроившись под самой крышей, майор принялся работать над имиджем.
Напялил половчее парик, украсил — если бы так! — вывеску фальшивой мохнорылостью и, с пристрастием глянув на свое отражение, поморщился: ну и урод. «Вылитый Сусанин, смерть за царя, блин!» Вытащив березинский паспорт, он уставился на фотографию убитого, затем посмотрелся в зеркало и, хмыкнув, тяжело вздохнул: «Есть что-то, но не то. Все-таки больше похож на Сусанина… А если вот так?» Он водрузил на нос реквизированные у покойного очки и сразу же криво оскалился: 'А вот теперь гораздо лучше. Патлато-бородато-очкастый урод. И краснокожая паспортина при нем:
Березин Дмитрий Александрович, 1953 года рождения, проживает в городе Москве, улица Лесная, дом такой-то. Русский, разведен, защитник отечества. Ажур!'
А в том, что паспорт окажется в розыске не скоро, майор не сомневался. Пока найдут его законного хозяина — скорее всего по запаху, — пока прокачают все, пока ориентировки разошлют… Да еще при таком несусветном бардаке. Главное сейчас — живым остаться, а ксиву по уму можно выправить и потом, не торопясь.
«Ну, чтобы сдохли наши враги». Он смачно хрястнул зеркалом о стену, переобулся и, сняв на время вышибавшие слезу очки, определил «Калашникова» на плечо под куртку — хорошо, если бы не пригодился. Переложил имущество в сумку, спрятал чемодан в куче хлама и, спускаясь по лестнице, сунул ментовские штиблеты в мусоропровод.
На улице все было по-прежнему — моросил зануда дождь, грохотали кое-где танковые двигатели, а у громкоговорителей толпились россияне и с упорством параноиков твердили заклинание: «Свобода, равенство, Ельцин». «Больные люди, тьфу! — Сплюнув, Шалаевский поднял капюшон ветровки и, посмотрев на часы, принялся голосовать. — Не понимают, идиоты, что рабы не могут быть свободны, а равенство возможно только среди равных. Интересно, поезда еще ходят в этом хаосе?»
— К трем вокзалам довезешь, отец? — Увернувшись от брызг, он заглянул в салон остановившейся «копейки» и, уловив сомнение в глазах водителя, седого как лунь морщинистого старца, улыбнулся: — Поехали, не обижу.
— Седай. — Буксуя умирающим сцеплением, дед тронул «жигуленка» с места, и майор, заметив на руле ручное управление, поморщился:
— А что это, батя, дома тебе не сидится, в такую-то погоду?
— А жрать-то я буду чего, едрена мать? — Выругавшись, старец насупился и, дав на светофоре по тормозам, сдвинул кустистые брови. — Сынок отыскался хренов. Чем дурацкие вопросы задавать, лучше у Горбача поинтересуйся, как дошли до жизни такой, только и остается, как взять крупнокалиберный и длинной очередью, пока ленты хватит.
— А кого стрелять-то будешь, отец? — Майору стало интересно, и, вытащив
