Озаренные летним днем зеленые горы больше не радуют глаз. Не камень в груди — тяжкая, холодная погребальная плита навалилась на сердце и легкие.
Минута за минутой мерцают, легкие точно тени, стремительные…
Алентипална думает, что в Городе идет официальная встреча. Все силы полиции, вся агентура колониальной СБ задействованы. Кто посмеет высунуть нос, получит изрядного щелчка. Люди из «Независимости» отлично понимали это.
Но лечебница!
Несчастные, ни в чем не повинные дети!
…а в Городе идет официальная встреча на высшем уровне. Встреча глав колоний, негласно заявивших на Анкай о неповиновении центру. И оттянуть силы — значит ослабить охрану высших лиц периферии Ареала. Местер Лауреску понимает это, как не может не понимать, что именно этого, вполне вероятно, добиваются террористы. Перед ним встанет ужасный выбор. И Алентипална знает, какой выбор сделают они — Лауреску, Ценкович, Кхин.
Контртеррористическая операция, конечно, будет.
Так сообщат СМИ.
Она, конечно же, будет.
Завтра утром. Или завтра вечером. Когда все подготовят. Когда о детских жизнях можно будет уже не беспокоиться — они умрут до этого, погубленные не террористами, а собственной, крайне тяжелой, почти неизлечимой болезнью…
Местра Надеждина думает, что ее уже хватились. Спросили дежурных, куда она отправилась. Ищут. Скоро новости взорвутся сенсацией, Ване обязательно доложат, и он, опознав название лечебницы, догадается обо всем. Может быть, уже выяснили ее маршрут, и спутник услужливо показал машину. «Как же тяжело будет», — успевает вздохнуть Бабушка. Тихо журчит голос браслетника на запястье. Алентипална рефлекторным движением разворачивает его, принимая вызов. Не нужно визуальной связи: и без того слишком тяжело…
— Ша! — объявляет голос Ценковича, — и вот уже никто никуда не летит. Тиша, чего это ты надумала? Поворачивай-ка давай.
Полетаев вопросительно смотрит через плечо. Бабушка отрицательно качает головой. Элик уже в курсе… Пусть займется делом. Организацией оперативного штаба. В чем — в чем, а в таких вещах он знает толк.
— Тиша, — настойчиво повторяет Ценкович, и тень страшной тревоги проскальзывает в выверенных интонациях ксенолога. — Не безумствуй, милая. Возвращайся. Все будет хорошо. Клянусь тебе. Я сам этим займусь.
Бабушка молчит.
— Тишенька! Ты мне — мне! — веришь? Это Терра-без-номера. На том берегу Академия Джеймсона. Они уже давили эту чертову «Независимость». Вызовем всю академию!
Алентипална горько улыбается. Кажется, они уже успели все решить. За считанные минуты управились. Конечно, это замечательный выход, это симметричный ответ: зрелищный, мощный, жестокий. Удар по рукам: «не сметь!»
Вот только, чтобы экстрим-команды добрались с того берега к этому, потребуется семь часов… нет, гораздо больше. Семь — это только путь туда и обратно.
Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы рассчитать такое.
— Тиша, — голос Элии тяжелеет. — Ты не имеешь права. Ты не ча…
— Извини, Элик, — шепчет Алентипална и обрывает связь.
«Я не частное лицо. Это значит, что я могу немного больше», — она опускает выключенный браслетник на сиденье и стискивает ладонями виски.
— Баба Тиша, — едва слышно окликает ее Кайман. Он так и не поднялся с пола «крысы», сидит внизу. — Вы… уверены? Элия Наумович…
Корректор Высокой тройки останавливает его жестом.
— Я же знаю Элика, — отвечает Алентипална грустно. — Он станет думать, рассчитывать, прикидывать, а потом окажется, что уже поздно, и проблема исчезла сама собой… но так же нельзя… это же дети! — в ее расширенных глазах бесконечное изумление — это же дети, больные дети, можно ли настолько не иметь сердца?
— А Иван Михайлович?
— Ваня… — Бабушка прерывисто вздыхает, — Ваня человек прагматичный. И… на самом деле — очень жестокий.
Слыша вызов собственного браслетника, Полетаев хмыкает: этого следовало ожидать. Решение принято, менять его он не собирается, но просто отклонить звонок такого лица невозможно.
— Батя — Солнцу, — глухой рык. — Полетаев, разворачивай машину. Это приказ.
Солнце клонит к плечу зеленоволосую голову, не отрывая глаз от дороги. Бабушка позади на сиденье напрягается, просительно вскидывает брови.
— У меня другие инструкции, — отвечает Солнце.
Молчание.
— Костя, — падает тяжко. — Я тебя расстреляю.
Алентипална закусывает губу.
Полетаев усмехается краем рта.
— Извините, Иван Михайлович.
Второй браслетник выключен. И третий тотчас: Кайман не ждет очередного звонка.
Машина уносится по налетанному пути — туда, откуда пришла.
— Коня на скаку остановит, — беспомощно говорит энергетик Высокой тройки, роняя голову на руки. — В горящую избу войдет… дура! нашла двух дураков! молодых! Элька! Чего делать?
У Ценковича отрешенный вид. Слишком спокойный. Застылый.
— Она живет в своем собственном мире. — Элия пожимает плечами. — Где «делай, что должно — и будь, что будет». И она может себе это позволить. А парни слишком ей доверяют.
— Головы поотрываю, — горестно сообщает Кхин. — Безмозглые.
Ценкович поднимается. Накидывает пиджак, подтягивает галстук.
— Вот теперь я все понял, Ваня.
— Что?
— Нужно закрыть колонию. Пусть отменят все рейсы. Позвони командующему гарнизонным флотом. Я уверен, что есть космодромы помимо городского.
— Есть, — отзывается Батя. — Толку не будет.
— Это почему?
— Чтобы бывший пират не прошел мимо армейских сканеров?
На мгновение Элия замирает. Потом кулак его с размаху врезается в лакированную поверхность стола.
— Вызову «Азаров», — свистящим шепотом говорит Ценкович. — Эскортный флот в боеготовность. И перехват.
— А вот это лишнее, — мрачно отвечает премьер Седьмой Терры. — Элька, не увидят здесь люди прямой связи. Увидят прямую агрессию. А единственная агрессия, которая нам сейчас разрешена — против исполнителей…
Кхин отвечает на звонок губернатора, в двух словах одобряет предложение Лауреску — снять руководителя местного управления безопасности с должности главы штаба. Сам
