канала, выбранного хонсаками на роль военно-транспортной дороги, висела в воздухе – в полутора метрах над крышей одной из хижин. Не лучшее, кстати, место для выброса любого десанта, а уж десанта хонсаков – особенно.
Дело в том, что глубокая вода являлась одной из немногих преград, преодолевать которую они не умели. Мало того: хонсаки испытывали прямо-таки суеверный страх перед нею. И их можно было понять. Хонсак, неосмотрительно забредший в воду до нижнего среза дыхательных отверстий, сразу же становился более чем вероятным утопленником. Мускулатура его деревенела, трахеи судорожно сжимались, и бедолага помимо воли впадал в летаргический сон. И погружался на дно. Навсегда. Ведь сколь ни долго мог оставаться его организм в спячке, а предел все-таки существовал. Полностью исчерпав внутренние резервы, хонсак умирал, не приходя в себя. (Тятя! Тятя! Наши сети притащили мертвеца! С клешнями, с усищами!)
Следовательно, путь для их первого рывка оставался один-единственный – посуху. Узкий-преузкий путь.
Нетрудно догадаться, что именно там их и поджидали великолепно оборудованные позиции Легиона.
Слева от Филиппа находился окоп Сана, а справа – Генрика. Над головой, бесшумно скользя среди раскидистых осиновых ветвей, барражировала четверка, где, прищурившись и кривовато улыбаясь в намордник прицела, знал Филипп, нетерпеливо сжимала сенсопульт плазменной пушки лейтенант Василиса.
Нетерпеливо. Да, именно так. Лейтенанту Василисе были несвойственны привычные для общества терран сантименты. Она не только с удовольствием употребляла запрещенное неофициальным табу спиртное, но и с не меньшим удовольствием уничтожала хонсаков. А доведись – и людей бы, наверное, тоже. Пресловутый императив гуманности был для нее пустым звуком. Более азартного убийцы Филипп в жизни не встречал – даже среди многочисленных петуховских охотников.
Ей были подвластны любые виды оружия – от холодного и собственных рук (превосходящих по эффективности любой нож) до сложнейших систем Братьев, базирующихся на транспортерах. О легком стрелковом не стоит и говорить.
По выносливости она не уступала мужчинам, а по реакции – вдвое превосходила большинство наемников. Когда она, повязав голову черной, расписанной козлиными черепами банданой, неслась во время марш-бросков впереди взвода, навесив на себя полный боевой комплект легионера (что от нее, собственно, абсолютно не требовалось), то мало кто помнил о ее точеной груди и аппетитных бедрах. Дух у солдат захватывало по другой причине: от простого недостатка воздуха в легких. Попробуйте-ка угнаться за ветром!…
Бывший куратор, Анатолий Анатольевич, выглядел по сравнению с ней изнеженным пуделем рядом с дикой волчицей.
И все-таки женская ее суть давала о себе знать: подводил высокий певучий голос. Что же, она нашла остроумнейший выход: приучила взвод пользоваться преимущественно жестами и свистом. Свистела она в два пальца, притом великолепно! Шлем она не носила никогда, обходясь ларингофоном и клипс-наушниками, но от подчиненных требовала неукоснительного соблюдения формы одежды.
Четвертый взвод подчинялся ей со щенячьим восторгом.
Беспрекословно.
Филипп вздохнул. Он изо всех сил пытался удержаться от захватившего сослуживцев почти религиозного почитания Василисы, но все чаще и чаще ловил себя на экстатическом размахивании хвостом при малейшем проявлении ее одобрения. С этим что-то нужно было делать. Чертовка заслуживает, конечно, самых высоких оценок как командир и воин, но совершенно не годится на роль его, Филиппа, дрессировщицы. Такой женщины просто не должно существовать в природе, – считал он всегда. Неужели правило это имеет-таки исключение? Большей катастрофой для его самолюбия могла стать разве что полная утрата органов, символизирующих мужское достоинство.
От невеселых мыслей его отвлек пронзительный звук в наушниках: это Василиса коротко свистнула, предупреждая о наступлении времени Ч.
Четвертый взвод окопался в самой глубине плацдарма – на наиболее вероятном направлении бегства остатков хонсачьего десанта. Остатков, потому что в основном десант будет (непременно будет!) уничтожен первым эшелоном Легиона.
А коли так, то за развитием дебюта Филипп мог только наблюдать издали. Он и наблюдал. А представление было не из проходных.
Когда на обломки рассыпавшейся от соударения с тысячами тел хижины – той, что по прихоти судьбы оказалась под горловиной червоточины, – спрыгнул последний хонсак, в небо над их головами плавно поднялись замаскированные до поры до времени транспортеры. Четверка вынырнула из-за крон столетних осин и хищно устремилась туда же.
С транспортеров ударили плазменные пушки. Деревня вспыхнула – сразу в десятке мест.
Хонсаки, не ожидавшие подобного оборота дел, заметались. Часть неудачников бросилась назад, к входу в червоточину, но допрыгнуть до ее близкого, казалось бы, жерла стало вдруг проблемой. Слишком много нашлось жаждущих преуспеть в этом. Хонсаки остервенело пихались, без разбору орудуя клешнями, в панике карабкались друг на друга, палили из пищалей в товарищей, ставших внезапно главной преградой к спасению, но гибли один за другим, не успев нырнуть в спасительный позолоченный мрак. Для снайперов восемнадцатой базы, вооруженных дальнобойными Драконами, и найтись, наверное, не могло более легкой добычи.
Впрочем, дезертиров среди агрессоров оказалось меньшинство.
Основная масса хонсаков лишь бросилась прочь из деревни, ставшей вдруг западней. Вперед, вперед – на оперативный простор! Уж там-то мы покажем мягкотелым, почем фунт лиха! Однако и смельчакам, верным долгу, не слишком везло: куда ни сунься, натыкались они на жгуты плазменных разрядов да на страшное зрелище свинцовых вод безбрежной, как само небытие, реки.
Наконец кто-то из хонсаков, не потерявших еще остатков самообладания, обнаружил выход на большую землю. Остатки сил вторжения бросились на первую линию окопов Легиона, топча тела рухнувших товарищей.
Окопы встретили их менее наглядной, чем ревущие струи плазмы, но от этого ничуть не менее страшной смертью. Хлопанье Драконов, выплевывающих килограммы металла, слилось в хриплый клекот.
Транспортеры продолжали методичный обстрел деревни.
Количество хонсаков, мчащихся на передовые позиции легионеров, стремительно уменьшалось. Всего несколько десятков (возможно, до сотни) бегунов поравнялось с окопами, и лишь считанные единицы преодолели укрепленную полосу. Часть наиболее отчаянных головорезов спрыгнула на плечи легионеров, намереваясь подороже продать жизнь (в окопах тут же закипело несколько ожесточенных схваток), часть полегла от выстрелов в упор.
Преодолевшие фортификационную полосу членистоногие воины (крайне немногие) устремились в сторону хоть и не близкого, но сулящего хоть какое-то спасение леса.
Прямиком в лапы к четвертому взводу.
Филипп сразу выбрал для себя двоих. Вон тот и вон тот. У одного на спине болтались гранатомет и сумка с боеприпасами, а другой размахивал двумя пузатыми бутылками с молотов-коктейлем, только чудом не уничтожившими хозяина в аду горящей деревни.
