чтобы отговорить от негожей затеи покинуть внутренности Ледокола.
Гендерный тоже насупился, соображая, как потактичнее сунуть санитарному инспектору рублей двести, – да и выпроводить к черту.
Тут-то из-за кадки с чахлой пальмой и выскочила мелкая, темная и как будто хвостатая тварь. Тварь пронзительно пискнула и молнией шмыгнула по коридору в сторону проходной.
– Ага! Вот она, крыса! – азартно завопил Никита, бросаясь в погоню.
– О боже… – тихо проговорил Фебруарий Мартович, который абсолютно ясно разглядел, что это была вовсе не крыса. Маленькая, чуть больше кулака, сморщенная, как гриб сморчок, человеческая голова с десятком не то косичек, не то паучьих ножек. На них-то она и передвигалась, да как проворно! Гендерному вдруг сделалось тревожно. Даже жутковато. Жутковато находиться здесь, где обитают подобные создания. И не менее жутко идти туда, куда оно умчалось. Успокаивая себя мыслью, что это какая-нибудь дурацкая поделка молодых балбесов из лаборатории робототехники, он зарысил следом за инспектором. Сперва легко, но с каждой секундой все больше убыстряя шаг и боясь оглянуться.
Не походил проклятый сморчок с ножками на мини-робота, никак не походил!
Фебруарий Мартович настиг Добрынина возле собственного кабинета. Инспектор азартно ковырял крюком плинтус, расширяя какую-то не то дыру, не то в самом деле нору.
– Это не крыса, – отдыхиваясь, просипел Фебруарий Мартович. – Это, должно быть, экспериментальный робот.
Борец с вредителями выпрямился, недовольно засопел и вдруг рявкнул наподобие пожарного набата:
– Что за дикий бред!
И сейчас же того страшней:
– Это ваши апартаменты? Открывайте немедленно, грызун внутри!
– Да, это мои апартаменты, – всхлипнул раздавленный акустическим ударом Фебруарий Мартович и отпер ослабевшими руками дверь: – Прошу, господин инспектор.
Никита натянул на лицо респиратор и крадучись, словно в самом деле опасаясь спугнуть пасюка, вошел в кабинет.
Громогласный инспектор чувствовал себя в вотчине Гендерного как дома. Он скрипел сапогами, царапал стены и пол крюком. Заглядывал в шкафы и за портьеры. Молодецки ухая, двигал мебель и всюду, всюду рассыпал толстым слоем тошнотворно воняющий грязно-желтый порошок. Если тварь и впрямь забежала сюда, она давно должна была ретироваться, спасая жизнь. Или окочуриться.
– Вы, извиняюсь, скоро закончите? – ежеминутно спрашивал его Фебруарий Мартович и добавлял молитвенно: – Мне уходить пора. У меня сердце. Режим.
На самом-то деле сердце у Гендерного было молодым на зависть. Как и здоровье вообще. Единственное, что его несколько беспокоило, так это простата. Чуть-чуть.
Добрынин это, видать, понимал.
– Служенье муз не терпит суеты, – отвечал он, разбрасывая новые и новые порции отравы. – Также не терпит суеты и дератизация.
Снова забулькал жестяным голосом окаянный телефон.
– Слушаю, – слабо сказал Фебруарий Мартович.
– Тут такая Каракалпакия, Февраль Муратович, – бодро протявкал мучитель вохровец. – Наряд из жандармерии объявился. На территорию института желают пройти. Руководство спрашивают.
У Гендерного помертвело в груди. Снова перед его мысленным взором всплыли злорадно улыбающиеся акульи рыла компаньонов по «интеллектуальному экспорту».
Он в три приема протолкнул сквозь пересохшую глотку:
– Что. Им. Нужно?
– Это… ну нелегальных иностранцев ищут. Говорят, у нас тут вьетнамский цех по пошиву тапочек работает.
У Фебруария Мартовича несколько отлегло от души.
– А я-то при чем? – сказал он уже значительно бодрее. – Вызывай директора.
– Зачем это? – испугался охранник. – Зачем директора, когда вы все равно уже тут? Не, вы уж сами его вызывайте, Февраль Муратович. А мы люди маленькие, нам не положено. Такая вот Каракалпакия!
Гендерный приуныл. Вызывать директора в двенадцатом часу ночи было форменным самоубийством. Почище харакири.
– Хорошо, я сейчас подойду встречу. Вы скоро? – в десятый раз обратился он к Добрынину.
– Служенье муз не терпит суеты, – с расстановкой повторил Никита и метнул на туфли Фебруарию Мартовичу пригоршню гадкого порошка.
Тот, закрывая перекошенное лицо платком, сбежал.
Представитель Серого Замка оказался мужчиной богатырского телосложения. Рожа у него была самой протокольной, с некоторым элементом зверства. Френч и бриджи на нем были с иголочки, портупея-лак, фуражка полметра диаметром и сапоги в гармошку. За спиной жандарма возвышалось жуткое чернолицее чучело в пестрых одеждах, будто только что сбежавшее из этнографического музея. Чучело напевало регги и пританцовывало. На его широкой, как Тихий океан, груди мотался омерзительного вида амулет: сушеная человеческая голова. Поразительно похожая на тот сморчок с ножками, за которым гонялся санитарный инспектор.
– Уполномоченный по борьбе с незаконной иммиграцией и торговлей живым товаром Муромский, – четко представился Илья. – А вы, как я понимаю, Фебруарий Мартович Гендерный?
Обильно потеющий Гендерный мелко закивал.
– Поговорим у вас или сразу ко мне, в Серый Замок? – напористо поинтересовался Муромский.
– Я не совсем понимаю, чем вызвано… – пролепетал Фебруарий Мартович, но жандарм нетерпеливо заворчал, и Гендерный замахал вохровцу: отпирай живее. – Э-э… Пр… Проходите, офицер.
– За мной, – не оборачиваясь, скомандовал уполномоченный плясуну-папуасу и, громыхая сапогами, двинулся вперед.
В кабинете Муромский первым делом «проверил документики» у эпидемиологического санитара, после чего удовлетворенно пожал ему руку и сказал:
– Одно дело делаем, брат-крысолов. Продолжайте спокойно работать.
– Дредд, – приказал он своему экзотическому спутнику, – а ну помоги товарищу с заразой воевать!
Дикарь радостно осклабился и после непродолжительной борьбы выхватил из рук Добрынина пакет с крысиным ядом. Инспектор на секунду замер, раздумывая, как реагировать на такую помощь, а потом махнул крюком:
