— А я-то что? Это же Фридрих. Зато, думаю, из той деревни к нам в Альтштадт больше гостей не будет. Насмотрелись, значит, на городскую ворожбу…
Ресторация в самом деле оказалась неподалеку — Макс еще не успел закончить, а мы уже стояли перед вывеской. Я пропустил Макса вперед, надеясь, что он позабудет про свой рассказ. Так и вышло, живая натура Майера не позволяла ему сосредоточиться на чем-то одном, за что он время от времени получал взыскания, однако это не отменяло его замечательной природной интуиции, благодаря которой мой приятель порой обходил многих из тоттмейстеров выше званием.
Арнольда я благоразумно оставил снаружи, но и без него компания из двух тоттмейстеров выглядела достаточно необычно, чтобы привлечь к себе внимание. Посетители, которых в связи с вечерним временем было предостаточно, враз смолкли, хотя среди них немного нашлось тех, что смотрели в нашу сторону. Меня всегда удивляла способность обычного человека распознать взглядом тоттмейстера. Пусть цвет нашего сукна темнее, чем у прочих магильеров, пусть на шевроне вместо лепестков пламени, как у фойрмейстеров, или крыльев лебенсмейстеров — пара скрещенных костей, все это трудно заметить, если нарочно не присматриваться. Может, и верно говорят — лица нас выдают?.. Какой-то особенный, присущий только нам запах, который окружающие чуют так же безошибочно, как мы сами — запах смерти?
Судя по всему, Макс и впрямь часто сюда заглядывал — хозяин кивнул ему, как знакомому, а прислужница уже ждала у столика. Судя по тому, что столик находился в боковом эркере, отдельно от всех других, я предположил, что держат его специально для Макса. В этом не было ничего странного: расположение тоттмейстера всегда ценилось.
— Картофельные клецки, ветчину с фасолью, два средних шницеля и тыквенные баумкухены, — Майер начал распоряжаться еще до того, как мы заняли свои места. — Курт, что ты предпочитаешь? Вайсбир? Может, рислинг?
— Хелль, если найдется.
Девушка покинула нас почти сразу. Я обратил внимание, что в глаза нам она старалась не смотреть. Едва ли разменявшая третий десяток, она спешила покинуть комнату с такой поспешностью, что это могло бы выглядеть нелепо.
— А ты здесь освоился, — сказал я, осматривая эркер. — По крайней мере, меню определенно знаешь не хуже хозяина.
Макс опять засмеялся довольным смехом человека, который справился со всеми хлопотами и теперь готовится вкусить вкусный и сытный обед. Если смех Макса Майера и отличался разнообразием, этот его вариант был мне наиболее знаком.
— Это что, по их винной карте я могу устраивать экскурсии! Папиросу?
— Благодарю.
Макс курил голландские папиросы — длинные и тонкие, непривычные мне. Табак в них горчил, но в то же время оставлял на языке интересный и непривычный привкус. Выпустив несколько колец, я, наконец, задал вопрос, который не шел у меня из головы всю дорогу:
— Так что там с телом?
— Тело? — удивление Макса не выглядело наигранным. Скорее я готов был поверить в то, что он действительно про него забыл. Непосредственность и жизнелюбие этого человека иной раз сказывались и не так.
— С разбитой головой. Кто это был?
— Ах да. Понятия не имею. Жандармы опросили местных, никто не признал… Мужчина, едва за сорок… Зачем он тебе?
Вопрос был разумный, естественный, но ответ на него долгое время не мог родиться у меня на языке. И в самом деле — зачем? Дело не мое, Майер осмотрел мертвеца, он же составит рапорт за своей подписью, участок это его и…
— Недавно я видел кое-что похожее.
Я ожидал, что Макс отпустит какую-нибудь остроту, вроде той, что все мертвецы похожи друг на друга, но тот на удивление был серьезен.
— Где же?
— Не здесь, около Кауфманн-Платц. Вчера, около полудня.
— Тело?
— Женщина, тридцати с небольшим. Несколько ножевых ран и размозженная голова.
Макс покачал головой:
— Женщина, ай-яй-яй… Я понимаю, если бы мужчине… Помяни мое слово, лет через десять в этом городе никого не удивишь и убийством ребенка.
— Мне показалось это странным.
— А мне, напротив, никогда не казались странными мертвецы в Альтштадте. Куда более странным мне кажется то, что горожане еще не перерезали друг другу шеи… Виноват, не перебиваю.
— Убийства в том участке не редкость, но не такие. Женщину убили, судя по всему, ножом. Несколько ударов в грудь и живот, один из которых стал смертельным. И смерть наступила сразу же — я видел ее так же, как вижу тебя сейчас, и чувствовал это отлично. Кто бы ее ни бил, она упала после этого удара замертво. Но, — я сделал небольшую паузу, — убийце показалось этого мало, и он нанес ей сильнейший удар по голове, изрядно разворотив череп. Это совершенно излишний удар, Макс. Бессмысленный.
— Убийства редко когда носят осмысленный характер, — вставил он. — Видишь ли, не так уж часто мы обрываем чью-то жизнь с полным сознанием этого. Сам знаешь, как бывает чаще всего — кто-то перебрал шнапса, полез в драку, схватился за нож… Когда пыль осядет, у тебя на руках готовый труп, а то и пара. Все бессмысленно, нелепо и нелогично, — Макс бесцеремонно сплюнул табачной крошкой под стол. — Если бы все убийцы подчинялись логике, наша работа была бы попроще, верно? Да только такие мне пока не встречались.
Вернулась прислужница. Пока она расставляла тарелки, я молчал, наблюдая за тем, как поднимается к невысокому закопченному потолку призрачный дымок. Теперь я сам не понимал, отчего завел этот разговор, зачем затащил в уютную ресторацию отдающую скверным запахом тему, которую полагалось бы оставить снаружи. Но Макс, судя по лицу, терпеливо ожидал продолжения и, когда девушка удалилась, я сказал:
— Такого на моей памяти не случалось. Были пьяные драки в трактирах, была резня на почве ревности или нападения буйнопомешанных, но картина в каждом случае была проста и вполне ясна. К примеру убийца в приступе ярости мог схватить топор и в остервенении размолотить жертве голову. Такое бывало, и не раз. Или, скажем, какие-нибудь хулиганы забивали насмерть бродягу кольями — там тоже оставалась малоприятная картина, но ее можно было объяснить. Меня поразило, — я поискал нужное слово и на удивление быстро нашел, — несоответствие. С одной стороны, несколько сильных и точных ударов ножом. Это не работа профессионала, но все же говорит об изрядном хладнокровии убийцы, понимании им цели и способов ее достижения. С другой — разбитая, словно в приступе животной ярости, голова. Мне сложно увязать это в одну картину.
— Кажется, понимаю. У жандармов что-то есть? — осведомился Макс, поигрывая ложкой, почти терявшейся в его лапище.
— Ни черта. По крайней мере, вчера у них не было даже свидетелей. Тело я попытался поднять, но, сам понимаешь…
— Теперь ясно, почему ты вспомнил про это. Сегодняшнее тело на Стромштрассе?
— Да. Я не успел его осмотреть, но картина внешне показалась мне похожей. Удар чем-то острым в сердце и размозженная голова. Ты осматривал его, наверно, есть более точная информация?
— Ну, что-то есть, — сказал Макс без всякой охоты, одновременно ловко расправляясь со шницелем. — Мужчина, сорок два года, болен не был, в молодом возрасте перенес несколько переломов — ничего серьезного… Умер от удара узким длинным клинком в область сердца.
— Сколько ударов? — спросил я быстро.
— Один.
— Вот как?
— Нанесен довольно профессионально, быстро и сильно, — рассказ не мешал Максу опустошать
