– Не будь таким формалистом, Ганс. Ты ведешь себя так, словно все еще находишься под псами. Тебе придется рассказать об этой истории поподробней, если ты хочешь, чтобы я помогла вам обоим. А я хочу помочь. Мне нравится, как вы выглядите вместе. Мне доставляет эстетическое удовольствие смотреть на вас.
– Спасибо за заботу.
– Но я действительно хочу о вас позаботиться. Мне до смерти надоело смотреть, как Валерия виснет на таком старом козле как Уэллспринг.
– Намекаешь, что они – любовники? – поинтересовался я.
– А ведь ты не прочь узнать, что они делают в своем излюбленном привате, да? – Она прищелкнула пальцами, покрытыми металлической чешуей. – Как знать. Может, они просто играют там в шахматы, а? – Ее глаза, полуприкрытые тяжелыми от золотой пудры веками, лениво скосились в мою сторону. – Не надо прикидываться потрясенным, Ганс. Сила и власть Уэллспринга знакомы тебе не хуже, чем остальным. Он богат и стар, а мы, женщины Полиуглеродной лиги, молоды и не слишком обременены принципами. – Аркадия с невинным видом похлопала длинными ресницами. – К тому же никогда не приходилось слышать, чтобы он потребовал от нас хоть что-то такое, чего мы сами не хотели бы ему дать. – Она подплыла поближе ко мне. – Ну же, Ганс! Расскажи-ка мне о том, что тебе пришлось там увидеть. Цикады сами не свои до таких новостей, а Валерия молчит. Молчит и хандрит.
Открыв холодильник, я принялся рыться на его полках, пытаясь отыскать среди чашек Петри еще одну грушу с ликером.
– Сдается мне, что ты втягиваешь меня в этот разговор не по своей воле, Аркадия, – сказал я.
Она некоторое время колебалась, потом рассмеялась и беспечно пожала плечами.
– А ты не лишен здравого смысла, дружок, – сказала она. – Будешь и дальше держать ушки на макушке, далеко пойдешь. – Она достала из закрепленной на лакированном ремешке кобуры красивый ингалятор, затянулась и добавила: – К вопросу об ушках. Да и о глазках тоже. Ты уже почистил свои хоромы от электронных жучков?
– Кому я нужен? Кто меня подслушивает?
– А кто не подслушивает? – Аркадия напустила на себя скучающий вид. – Неважно. Пока я говорила лишь о том, что и так всем известно. Будешь иногда водить меня в приват, узнаешь все остальное. – Она стрельнула из груши струйкой янтарного ликера, дождалась, пока та долетит до ее рта, а затем ловко всосала спиртное сквозь зубы. – В ЦК затевается что-то очень серьезное, Ганс. Простых обывателей это не коснулось. Пока. Но смерть контролера – дурной знак. Остальные советники сейчас трактуют эту смерть как его личное дело, но любому, кто даст себе труд хоть на секунду задуматься, ясно: дело нечисто. Он ведь даже не привел в порядок свои дела. Нет, контролер не просто устал от жизни – ниточки от его самоубийства ведут прямиком к Матке. Я в этом уверена.
– Не исключено. С возрастом сумасбродства у нее только прибавилось. У тебя его тоже накопилось бы немало, если б тебе пришлось почти всю жизнь провести среди чужаков, согласна? При всем при том я действительно искренне сочувствую нашей Матке. И если ей понадобилось прикончить несколько старых зажравшихся недоносков, чтобы вновь обрести душевное равновесие, что ж, в добрый путь! Если дело только в этом, я могу спать спокойно.
Стараясь сохранить на лице невозмутимое выражение, я лихорадочно обдумывал сказанное Аркадией. В основе всей структуры ЦК лежало отношение нашей Матки к изгнанникам. В течение семидесяти лет нонконформисты всех мастей: правонарушители и оппозиционеры, революционеры и пацифисты, даже пираты – находили себе надежное убежище под сенью ее крыл. Непререкаемый авторитет ее собратьев Инвесторов защищал нас всех от хищных поползновений фашиствующих шейперов и сектантствующих механистов-фундаменталистов. ЦК был настоящим оазисом здравомыслия, окруженным со всех сторон порочной аморальностью непримиримых группировок, на которые была разодрана остальная часть человечества. Пригороды ЦК вращались, соединенные паутиной, в центре которой находился корпус старого корабля, превращенный в сверкающую драгоценными камнями обитель королевы.
Матка была для нас всем. Без нее все наши головокружительные успехи превратились бы в замки, построенные на зыбучем песке. Надежность банков ЦК гарантировалась умопомрачительным богатством Царицы цикад. Хваленая независимость наших академических образовательных центров также была возможной лишь под сенью ее крыл. И так далее.
А ведь мы даже не знали, чем была вызвана ее опала. Ходили разные слухи, но всю правду до конца знали лишь Инвесторы. Если Матка когда-нибудь нас покинет, Царицын Кластер перестанет существовать в ту же самую ночь.
– Мне и раньше приходилось слышать, что она не слишком-то счастлива, – сказал я небрежно. – Такие слухи всегда имеют обыкновение распространяться все шире и шире. А потом очередной раз слегка увеличивается размер доли Матки. Потом стены еще одной залы во дворце отделываются драгоценными камнями. Ну а после слухи как-то сами собой стихают.
– Все так... – не стала спорить Аркадия. – Конечно, Матка, как и наша дорогая Валерия, – из тех, кто часто подвержен припадкам дурного настроения. И тем не менее. Мне совершенно ясно, что у контролера просто не оставалось никакого другого выхода, кроме самоубийства. А значит, в самом сердце ЦК зреет катастрофа.
– Все это только слухи, – упрямо повторил я. – Кто знает, чем в эту минуту заняты мысли нашей мудрой Царицы?
– Уэллспринг должен знать, – с нажимом сказала Аркадия.
– Но он – не советник, – заметил я. – Формально для круга лиц, действительно близких к Матке, он немногим лучше простого пирата.
– Ты должен немедленно рассказать мне о том, что видел в привате «Топаз»!
– А ты должна дать мне время подумать, – отпарировал я. – Эти воспоминания причиняют мне боль.
Наступило молчание. Я быстро прикидывал в уме, о чем именно следует рассказать Аркадии и чему из рассказанного она захочет поверить. Молчание затягивалось. Тогда я поставил пленку с записями голосов земных морей. В студию ворвался зловещий рев океанского прибоя. Чуждые звуки.
– Я просто оказался совершенно не готов к тому, что произошло, – сказал я наконец. – Меня еще в детском саду учили скрывать свои чувства от посторонних, а тут... Отношение лиги к этому вопросу мне хорошо известно, но такая степень близости с женщиной, с которой я до того едва был знаком, – да если к тому же учесть прочие обстоятельства той ночи... Меня это всерьез ранило, даже оскорбило, Аркадия.
Она вздрогнула, склонила голову на сторону, болезненно поморщилась и спросила:
– Кто композитор?
– Что? – не понял я сперва. – Какой композитор? Ах, это... Просто запись шума. Звуки моря. Земного моря. Этой записи уже лет двести.
Аркадия посмотрела на меня как-то странно:
– Послушай, тебя по-настоящему захватывают только явления планетарного масштаба, да? «Звуки моря». Надо же.
– Когда-нибудь на Марсе тоже будут моря. Ведь именно в этом суть нашего проекта, верно? – отпарировал я.
Аркадия слегка смутилась.
– Конечно, – сказала она, – для того мы и работаем. Но это вовсе не означает, что мы сами будем там жить. Я имею в виду, немало воды утечет, прежде чем проект будет завершен. И даже если мы с тобой доживем до тех времен, мы станем совершенно другими людьми. Нет, только подумать: добровольно влезть в гравитационный капкан! Одна мысль о такой возможности до
