– Ничего особенного. Веду здоровый образ жизни.
– Что нам теперь делать, раз уж ты здесь?
– Выходить, разумеется.
Римо повел Джесси обратно к главным воротам и по дороге поинтересовался:
– Как прошло заседание?
– Лучше не спрашивай.
– Обещаю не задавать вопросов, если ты обещаешь не заводить разговоров о расизме, неравенстве, гетто, геноциде и угнетении.
– Вы, мистер Гольдберг, совсем не похожи на либерала.
– Мне всегда казалось, что либералы любят людей в общей массе, это цена, за которую они получают право ненавидеть их по отдельности. Боюсь, что я не либерал.
– И ты не испытываешь ненависти ни к кому конкретно? – спросила Джесси.
– Конечно, испытываю! – сказал Римо. – Но я не буду платить за то, чтобы любить всех, скопом. Я сохраняю за собой право считать подонка подонком, если он того заслуживает.
– Договорились, – сказала Джесси. – В этом есть логика. Никаких разговоров о гетто.
До ворот оставалось каких-нибудь десять футов. Римо сделал своей спутнице знак обождать, а сам подошел к охранникам.
– Привет, ребята! Вы меня помните? – спросил он.
Те обернулись и посмотрели на него – сперва с удивлением, потом с досадой.
– Что ты здесь делаешь?
– Я ходил за пропусками. Нам надо выйти за ворота.
– Ну и как? – недоверчиво спросил один из охранников, тот, что был покрупнее. – Принес?
– Принес.
– Покажи!
Римо опустил руку в брючный карман и не спеша вынул что-то, зажатое в кулак. Его рука задержалась между стоящими друг против друга охранниками.
– Вот – смотрите!
Оба стража наклонились вперед.
– Ну? – сказал один из них, охранники почти соприкасались головами.
Римо слегка разжал кулак, растопырив указательный палец и мизинец. Вдруг оба эти пальца метнулись вверх и ткнули стражей в лоб, как раз в том чувствительном месте, где вены выступают под кожей, образуя петлю, похожую на букву 'V'.
Твердые, как металл, пальцы, будто притупленные шипы, впились в вены и перекрыли их на какие-то секунды, вызвав кратковременную потерю сознания. Оба солдата рухнули на землю, будто куча грязно-коричневого тряпья.
– Пойдем, Джесси. – Римо помог девушке перешагнуть через бесчувственные тела. Она смотрела на них, не в силах отвести взгляд. – Не беспокойся, – сказал Римо. – Они скоро очнутся.
– Ты всегда так агрессивен? – спросила Джесси.
– Я же сказал, что сохраняю за собой право считать негодяев негодяями и поступать с ними соответствующим образом. А эти двое – законченные негодяи.
– Кажется, нам предстоит интересный вечерок.
Отходя от ворот, Римо бросил взгляд через плечо и убедился, что их рыжий попутчик идет следом.
– Да, довольно интересный, – согласился он.
Он не знал, что вечер станет еще более интересным усилиями человека, следующего по пятам за рыжим американцем. Это был щуплый азиат в черном деловом костюме. Его лицо не знало улыбки. Его звали Нуич. Он поклялся убить не только Римо, но и Чиуна.
Для Джесси это была первая возможность познакомиться с ночной жизнью Даполи, которой, как скоро выяснилось, просто-напросто не существовало.
– Выпить нам не удастся, – сказал Римо – Барака ввел сухой закон.
– Тогда послушаем джаз. Должен же у них быть джазовый оркестр.
– Прошу прощенья, – извинился Римо, – Барака закрыл ночные клубы.
– Мы можем потанцевать.
– Мужчинам здесь не разрешается танцевать с женщинами.
– Тоже Барака?
– Он.
– И почему я не подсыпала чего-нибудь в его фаршированную капусту, когда мы ужинали с ним, – засмеялась Джесси.
Они прогулялись по Революция-авеню и в конце концов нашли такое местечко, которое когда-то, по-видимому, называлось ночным клубом. Теперь это был частный клуб «только для европейцев». Римо немедленно заделался его членом, сунув привратнику двадцать долларов. Заведение еще хранило воспоминания о прежних днях. Справа был бар. Просторное помещение в глубине клуба было уставлено столами, перед которыми возвышалась сцена, где исполнительница танца живота потела под музыку оркестра, состоявшего из трех лобинийцев, игравших на непонятных струнных инструментах и на не имеющей названия трубе.
Джесси начала напевать негритянскую песенку. Римо попытался вспомнить слова, но не смог.
К ним подошла официантка, и Римо выразил желание, чтобы она проводила их в одну из довольно просторных кабин, окаймлявших главное помещение. Это были скорее небольшие комнаты, где на мягких скамьях, поставленных вдоль полукруглой стопы, могло усесться до восьми человек. Кабины отделялись от зала занавесями из нитей, унизанных стеклярусом, при желании их можно было отодвинуть и смотреть на сцену. Однако такое случалось не часто: кабины были излюбленным местом встреч европейцев с их молодыми лобинийскими любовницами.
Римо настаивал на своей просьбе, а официантка делала вид, что не понимает по-английски. Когда Римо настоял еще и на том, чтобы она взяла у него десять долларов, она не менее настойчиво стала приглашать столь великодушного джентльмена и его даму в одну из удобных и уютных кабин.
Когда они проходили в заднюю часть помещения, Римо оглянулся и увидел, что рыжий американец направляется в бар.
Джесси была разочарована, что не будет вина. Но в конце концов она, как и Римо, заказала морковный сок.
– Заказываешь то, к чему привык? – спросила она. – Видать, ты трезвенник?
– Только когда я на работе.
– А что у тебя за работа? – спросила Джесси, после того как официантка вышла и Римо отцепил удерживающие занавесь кольца. Занавесь упала и отгородила кабину от остального помещения.
– Та же, что и у тебя, – сказал Римо. – Сама знаешь: дядя Сэм и все такое…
Римо был доволен, что она не стала с ним лукавить.
– В таком случае я думаю, нам надо подстраховывать друг друга, особенно когда кто-то сел нам на хвост, – сказала Джесси.
Девушка сразу выросла в глазах Римо.
