- Да, - сказал Люпэн, - он чероки. У него такие странные глаза и все остальное... Мы разрешаем ему тут околачиваться и иногда напускаем на него фотографа.
Военный совет проходил в красивом белом церковном здании. Оно выглядело красивым - по крайне мере, снаружи. Внутри же скамьи были в беспорядке, библии порваны, полы загажены. На скамьях спали мужчины и женщины.
Некоторые из них, опершись в полудреме о подоконники разбитых окон с остатками грязных стекол, выцеживая последние капли виски из пустых бутылок. Клочья американского флага прикрывали разбитое пианино.
И еще было оружие. Пистолеты в кобурах, винтовки, ружья, зажатые в руках, прислоненные к стене, сваленные в груду. Если бы кому-нибудь пришло в голову оборудовать арсенал в сортире, он бы выглядел именно так, подумал Римо.
На месте кафедры проповедника сидел человек с косами, в оленьих шкурах. Он махнул рукой в сторону Римо:
- Уберите этого ублюдка. Я не знаю его.
- Он знает, как добыть еду! - заорал Люпэн. - И виски.
- Пусть подойдет.
- Это Деннис Пети, - сказал Люпэн, подводя Римо к мужчине.
Пети взглянул с возвышения, и его тонкие губы растянулись в усмешке.
- Он похож на очередного репортера.
- Он не репортер, Пети, - сказал Люпэн.
У Пети было бледное лоснящееся лицо человека злоупотребляющего шоколадом, молочным коктейлем и арахисом. На переднем зубе у него сверкала золотая коронка, и усмешка казалась попыткой продемонстрировать ее.
- Ну и как ты собираешься добывать для нас еду? И с какой целью?
- Я хочу участвовать в военной кампании, - сказал Римо.
- Мы уже дважды охотились, но в результате имеем двух дохлых коров, которые успели протухнуть.
- Это потому, что вы не умеете охотиться, - сказал Римо.
- Я не умею охотиться? Это я не умею? Я, верховный вождь сиу, ирокезов, могауков, шайенов и дакотов? Арапахо, навахо и...
- Эй, босс, кажется, он в самом деле может добыть нам еду.
- Дерьмо собачье! Он не может даже сохранить себе жизнь, - сказал Пети и щелкнул пальцами. - Закон гласит, что верховный вождь не должен видеть кровь, находясь на верховном совете.
И Пети повернулся к гостю спиной. Римо, по всей видимости, не читал ни 'Нью-Йорк Глоуб', ни 'Вашингтон Пост', а то бы он сразу же узнал Пети.
- Я пытался помочь тебе, - с сожалением шепнул провожатый Римо.
- Все в порядке, друг, - сказал Римо.
Из ризницы вышли пятеро. У одного был головной убор из перьев, у другого косы, как у Пети. Тот, что с перьями, вынул из-под пончо складной нож. Щелкнув, показалось лезвие.
- Он мой, - сказал индеец, и сделал выпад, намереваясь вонзить нож в грудь Римо. К сожалению, ему это не удалось, так как нож выпал из его руки. Кроме того, у него возникли дополнительные трудности, так как палец Римо насквозь проткнул его шею.
Насвистывая 'Я иду к тебе Господи', в честь освобожденной из-под власти белых церкви, Римо отбросил владельца ножа к дальней стене. Затем он поймал индейца с самыми длинными косами и обмотал их вокруг его шеи, чтобы военная раскраска выглядела еще экзотичнее на темном фоне. Шаг налево - и он попал рукой в лоб еще одному. Шаг направо поверг наземь четвертого индейского революционера и явился причиной неожиданного прозрения пятого.
- Ты - мой брат, - сказал он Римо. - Теперь ты один из нас.
Услышав эти слова, Пети обернулся и увидел, как один из его людей захлебывается кровью, второй посинел от удушья, двое других лежат на скамьях с почерневшими лицами. Их недавние чаяния оказались последними.
- Мы принимаем тебя в племя, - сказал Пети.
- Спасибо, брат.
Внезапно скамьи затряслись, и церковь содрогнулась до самого основания.
- Что это? - спросил Римо.
- Ничего особенного, - сказал Деннис Пети. - Просто мы взрываем памятник. Пойдем посмотрим, удалось ли им это сделать.
- Спорю, что не удалось, - ответил, переводя дыхание, Римо.
Глава 4
Владивосток оказался не самым плохим местом для работы. По крайней мере, там было электричество, и кадровый офицер крупнейшего тихоокеанского порта России всегда мог рассчитывать на отдельную комнату в гостинице с одним телевизором на два номера.
Конечно, это не дачи под Москвой, тут не было лимузинов, но мясо давали три раза в неделю, а весной из Кореи Японским морем привозили свежие дыни.
Могло быть и хуже. В сталинские времена Валашникова, если бы ему посчастливилось, расстреляли бы. В худшем случае он оказался бы живым мертвецом в одном из концентрационных лагерей, заполнивших необъятные российские просторы.
Но в России сейчас царили новые порядки, если их можно было с полным правом назвать новыми, и Валашников, избежав военного трибунала, был назначен служить в народный порт Владивосток, где занимался в основном просмотром отечественных телепередач. Однажды в конфиденциальной беседе он заметил, что если 'часами смотреть наше телевидение, то вечный сон не покажется вечным'.
Темные глаза Валашникова уже не сияли умом и талантом юности. Щеки обвисли, он почти полностью облысел, лишь на висках и за ушами торчали пучки седых волос. Толстое брюшко выдавалось вперед, словно мяч. Он сидел за столом в старом шелковом халате и пил чай с сахаром вприкуску.
- Правда, русское телевидение - лучшее в мире? - спросила его десятилетняя подружка, хорошенькая девочка с пухленькими щечками и миндалевидными глазами, которая терпела его объятия за финики в сахаре и мелкие монетки.
- Нет. Оно скучное.
- А ты когда-нибудь смотрел другое?
- Да. Американское. Французское. Английское.
- Ты был в Америке?
- Я не имею права говорить об этом, лапочка. Иди сюда, сядь рядышком.
- Мне снять трусики?
- Да, ты же знаешь, как мне нравится.
- Мама говорит, ты должен мне за это давать больше денег. А мне нравятся конфеты.
- У меня мало денег. Я дам тебе лимонный леденец.
- Я хочу сначала посмотреть новости. В школе спрашивают.
- Хочешь, я расскажу тебе, что скажут в программе новостей? 'Капитализм разлагается, коммунизм набирает силу, но мы должны остерегаться фанатичного ревизионизма китайских поджигателей войны, а также внутренних врагов фашиствующих литераторов в нашей стране.' А теперь дай мне потрогать тебя.
- Если я не посмотрю новости, - сказала девочка, - мне придется сказать
