неуклонного подъема.
На второй год депрессии, когда официальные лица в правительстве начали обсуждать вопрос, не стоит ли страна на пороге нового «экономического спада», Фердинанд Де Шеф Хант стал позволять себе маленькие вольности, когда его просили выразить свое мнение о состоянии рынка лекарственных препаратов.
— Принимайте их внутривенно[1], — говорил он.
Покупатели хихикали и почему-то больше не звонили.
И теперь, этим утром, когда, по его расчетам, шел последний месяц его блестящей биржевой карьеры — такой блестящей, что родовое поместье на берегу Миссисипи пришлось заложить в третий раз, чего не случалось с 1732 года, когда его предки получили это поместье в дар от семейства Бурбонов, Фердинанд Де Шеф Хант решил, что единственное, чем ему стоит заниматься, это подбрасывать бумажки высоко в воздух и по плавной дуге направлять их в мусорные корзины за его спиной.
Ему было двадцать восемь лет — красивый смуглый мужчина, своими руками всего добившийся в жизни, промотав миллион, доставшийся ему в наследство от матери четыре года тому назад.
— Не стоит этого делать, — сказал его коллега у него за спиной. — Сами Долтон и Харроу здесь.
— В Новом Орлеане?
— Да, с раннего утра. Заперлись в кабинете босса, запросили личные дела всех сотрудников, пообщались с боссом пару часов — и все.
— Они закрывают новоорлеанское отделение.
— Не может быть. Наше отделение — одно из наиболее успешно работающих.
— Это означает, что мы разоряемся медленнее, чем другие. Вот погоди, сам увидишь. Мы летим под откос. Жаль только, что это не произошло несколько лет назад, когда у меня еще водились деньги на обед.
— Если ты думаешь, дружище, что я опять перекинусь с тобой в картишки на обед, то ты спятил.
— Сыграем в «ножички»?
— Я видел тебя в парке. Выглядело так, что ты нож не бросаешь, а просто втыкаешь.
— Дартс?
— Ты неделю пьянствовал на свой выигрыш в дартс. Ты был единственным на всей Бурбон-стрит, у кого водились деньги.
— Бильярд? Гольф? Теннис? Пинг-понг? Кегли?
— Сегодня для разнообразия я сам хочу пообедать. Послушай, Хант, если бы у меня были твои таланты, я бы пошел в профессионалы. Я бы сегодня же вышел на площадку для гольфа. Завтра — на теннисный корт. А послезавтра обставил бы всех в бильярд.
— Не могу. Я обещал маме. Я не имею права зарабатывать этим деньги.
— Ты называешь свой талант «это». Я никогда не мог тебя понять.
— Ладно, — отмахнулся Хант, и тут, к его радости, разговор прервала секретарша, сообщившая, что его ждут в кабинете директора.
— Мне очистить стол сейчас или потом? — поинтересовался Хант.
— Думаю, никогда, — ответила секретарша и отвела его в кабинет босса, где сидели два человека — он хорошо знал, кто это, потому что не раз видел их портреты, развешанные на стенах конторы. Уинтроп Долтон и В. Родефер Харроу Третий. На обоих были темные полосатые костюмы- тройки. Долгой был седой и сухопарый с выражением неподкупной честности на лице, типичным для представителя старого богатого рода из штата Нью-Йорк. Харроу — потолще, с четко очерченными скулами и подслеповатыми голубыми глазами. Он был лыс, как бильярдный шар.
— Вы — младший представитель рода Де Шеф, так? — спросил Долтон, сидевший справа от стола директора. Харроу сидел слева. Сам директор отсутствовал.
— Ну, сэр, да, можно так сказать. Только по линии отца я — Хант. Мой отец — Л. Хант из Тексарканы. Возможно, вы слышали о нем. Подряды на поставки электротехнического оборудования. Попал в список самых выдающихся людей 1954 года. Первый президент компании «Арканзас элкс». Крупнейший дилер компании «Вермиллион сокет» на всем Юге.
— Никогда не слышал о нем, — сказал Долтон. — Садитесь и расскажите нам о своей матери. И особенно — о ее отце.
— Но, сэр, он умер...
— Печально слышать. А были у него еще дети?
— Да, у него был сын.
Хант увидел, как задрожали челюсти В. Родефера Харроу.
— И где живет ваш дядя? — спросил Долтон.
— Он умер ребенком. Ему было три года. Несчастный случай на охоте. Да, на охоте, хотя, я понимаю, это звучит необычно.
Хант чувствовал себя неловко в прекрасном кожаном кресле, одном из тех, что были куплены компанией в лучшие времена. Руки он положил на полированные деревянные подлокотники — словно готов был по первому слову убраться из кабинета.
— Расскажите нам об этом. Мы знаем, что в мире множество странных вещей.
Даже самая простая истина может кое-кому показаться странной.
— Он утонул в пруду.
— Что в этом странного? — удивился Долгой.
— Странно то, чем он занимался в этот момент. Вы не поверите — он охотился.
— Я верю. А в каком возрасте вы начали охотиться?
— Дедушка — отец моей матери — начал учить меня рано, а потом он умер, и мама заставила меня пообещать, что я никогда больше не буду этим заниматься, и с тех пор я не охотился. А когда она умерла, мне по наследству досталось поместье, которое раньше принадлежало деду. Он умер от сердечного приступа. Ну и вот, возвращаясь к поместью, когда я заложил его в первый раз, то занялся бизнесом. Я поступил на службу в компанию «Долтон, Харроу, Петерсен и Смит». И я не охочусь.
— Вы сказали: не буду заниматься «этим». Чем «этим»?
— Ну, это у нас вроде как семейный талант. Я бы не хотел об этом говорить.
— А я бы хотел.
— Ну, сэр, это очень личное.
— Я вижу, вы не расположены говорить. И В. Родефер, и я хорошо понимаем ваши чувства. Но мы бы хотели, чтобы вы нам доверяли. Как своим друзьям.
— Как друзьям, — эхом отозвался В. Родефер Харроу Третий.
— Как добрым друзьям, — подчеркнул Уинтроп Долтон.
— Я правда не хотел бы, сэр. Честно говоря, я стесняюсь.
— Друзья не должны стесняться друзей, — заявил Уинтроп Долтон. — Ты разве стесняешься меня, В. Родефер?
— Я слишком богат, чтобы стесняться, — брякнул В. Родефер Харроу Третий.
— Не обижайтесь на В. Родефера. Он с побережья. Прошу вас, продолжайте.
