Мастера Синанджу и меня «эти двое». Дом Синанджу существовал за тысячи лет до того, как Джордж Вашингтон встал с гарнизоном оголодавших солдат при Вэлли-Фордж.
— К чему вы клоните? — спросил президент.
— Клоню я вот к чему: мне абсолютно все равно, легко у вас на душе или тяжело. Мне ровным счетом начхать и наорать на ваши чувства. Я так скажу.
Смит уверил президента, что Римо — надежный работник, не в пример многим. Чиун извинился за непочтительность, высказанную Римо императору, и сослался на юность и неопытность ученика, которому еще не сравнялось и восьмидесяти.
Президент же сказал, что искренний человек неизменно вызывает у него уважение.
— В этой комнате есть лишь один человек, чье уважение я хочу завоевать. — Римо смотрел на президента и Смита. — И среди вас двоих этого человека нет.
Глава третья
Падение дисциплины — вот что прежде всего бросилось в глаза полковнику Василию Василивичу во дни новообретенной славы «Трески». Покуда команда «Подсолнух» ошивалась в тех же самых европейских городах, что и «Треска», никто не осмеливался ехать в лифте в одиночку, никто не решался засесть в ресторанном сортире, не оставив снаружи напарника для подстраховки, и все бойцы постоянно поддерживали контакт с остальными членами террористического подразделения.
А теперь он, начальник «Трески», мог неделями не знать, где находятся его люди. Они в каких-нибудь полчаса управлялись с намеченными жертвами, после чего отправлялись вкушать деликатесы в ресторанах западных столиц и давали о себе знать, только когда оказывались на мели. Тогда они появлялись: казали свои небритые рожи, дышали перегаром и пьяно улыбались, едва держась на ногах и словно гордясь своим непотребным видом.
Когда Иван Михайлов, гигант хохотун, вернулся на явку в Риме — в ресторан «Джено» на узенькой, карабкающейся под гору улочке неподалеку от отеля «Атлас», — он буквально рассвирепел от того, что полковник Василивич пожурил его за то, что тот вернулся только по причине растраты денежного довольствия.
Обычно такие, как Иван, оставались безвыездно в своих деревнях на Кавказе, выполняя работу тягловых лошадей. Но его феноменальную силу очень рано заметили в КГБ, и в семью Михайловых стали носить леденцы, радиоприемники и лишние продуктовые заказы. И к тому времени, когда юному Ивану исполнилось пятнадцать, он с радостью отправился в учебно-тренировочный лагерь под Семипалатинском, где высокопоставленные инструкторы с изумлением взирали на его чудеса: он мог легко переломить ладонями двухдюймовые доски, одной рукой поднять за задний бампер черный членовоз-'3ил'. И еще он умел убывать. И ему это правилось.
Семипалатинск был расположен менее чем в двухстах милях от китайской границы, и, когда однажды патруль Народной армии Китая сбился с маршрута и попал на советскую территорию, из школы КГБ полетело срочное донесение в Пятнадцатую стрелковую дивизию Советской Армии, что подразделение КГБ разберется с китайским патрулем, — Пятнадцатой дивизии оставалось только отрезать им путь к бегству через границу. Донесение в действительности означало, что командир подразделения КГБ просто хочет дать своим курсантам боевое крещение. Командир стрелковой дивизии презирал тайную полицию и шпионов, пытавшихся выполнять солдатское дело, но ему пришлось выполнять этот приказ.
Три полка из состава стрелковой дивизии заперли китайский патруль в ловушку в небольшой долине. Китайцы отошли, карабкаясь по склонам долины, и залегли в вырытых ими крошечных пещерах. Командир стрелковой дивизии хотел было обрушить на пещеры огонь из пушек и гранатометов и отойти на место дислокации, если китайцы не сдадутся. У КГБ же возникли иные соображения.
С приходом ночи в долину выслали курсантов «Трески», вооруженных ножами, удавками — гароттами и пистолетами. Приказ, им отданный, гласил, за каждую выпущенную ими пулю каждый курсант получит порцию березовой каши.
Василивич, работавший тогда в школе инструктором по английскому и французскому языку, той ночью ждал исхода операции вместе с командиром стрелковой дивизии. Со стороны пещер до них доносились отрывочные выстрелы. Примерно в 3:45 утра раздался человеческий вопль, который стих только к 4:00. Потом наступила гробовая тишина.
— Придется на рассвете ударить по пещерам из артиллерии, — сказал командир дивизии. — Зря только пролили русскую кровь. Вот что вы, филеры проклятые, наделали? Зря пролили молодую русскую кровь! Вам бы только засовывать «жучки» в задницы — только на это и годитесь!
— А почему вы так уверены, что китайцы остались живы?
— Во-первых, мы слышали стрельбу из китайских стволов. Во-вторых, даже если ваши сопляки всех там перебили, они бы уже давно вернулись. С первым лучом солнца мы сделаем то, что должны были сделать с самого начала.
— У них приказ — не пользоваться огнестрельным оружием и оставаться на занятой позиции до рассвета — чтобы ваши солдатики не одурели от страха и не перестреляли их с перепугу, а тем самым не принудили нас, товарищ генерал, ликвидировать вас. Сожалею, но это приказ, генерал.
— Совсем свихнулись! — бросил генерал. Его штабные офицеры молчали, потому что в присутствии офицеров КГБ все армейские чины обычно молчат.
Василивич пожал плечами, а наутро, когда первые лучи солнца окрасили багрянцем долину, курсанты «Трески» с песнями и танцами появились из укрытий. Из пещеры выпрыгнул Иван, подбрасывая на своих исполинских ладонях две головы, и все курсанты продемонстрировали обоймы своих пистолетов в подтверждение того, что они убивали, не применяя огнестрельного оружия.
Солдатам было приказано собрать трупы. Несколько из них упали в обморок при виде открывшегося им зрелища. Хохотуну-Ивану пришлось сказать, что головы ему надо сдать.
— Отдай их пограничникам, Иван. Молодец, Иван, — сказал ему тогда Василивич.
Иван сунул обе головы в руки генералу, нехотя их принявшему, и недовольно зарычал — ведь они принадлежали ему по праву. Он срезал их у китайцев — так почему же не может оставить их у себя и привезти к себе в деревню, когда поедет туда в отпуск: ведь никто в его деревне сроду не видывал китайских голов?
— Твоей матери это не понравится, Иван, — сказал тогда Василивич.
— Вы моей матери не знаете, — буркнул в ответ Иван.
— Я знаю, о чем говорю, Иван. Мы можем послать ей яблок.
— Есть у нее яблоки.
— Мы можем послать ей новенький хромированный радиоприемник!
— Есть у нее радиоприемник.
— Мы можем послать ей все, что она захочет.
— Она захочет головы китайцев.
— Ты не знаешь, Иван. Ты врешь.
— Не вру. Она всю жизнь хотела головы китайцев.
— Это неправда, Иван.
— Она бы очень обрадовалась, кабы их получила.
— Нет, Иван. Ты никогда не получишь эти головы.
— Никогда?
— Никогда.
— Ни сейчас, ни потом?
— Никогда. Ни сейчас, ни потом. Ни-ко-гда.
С Иваном всякое случалось, но раньше он всегда уважал сильную руку. Когда
