– Но черномазые иного не заслуживают!
– А вот я не умею ненавидеть, – признался Уолкер. – В каждом есть и хорошее, и плохое.
– Только не в черномазых – в них собрано все дерьмо, – засмеялся его собеседник.
Обучение шло трудно, с бесконечными повторениями изматывающих упражнений. Теперь парням было уже не до дискуссий о странностях набора – нужно было продержаться и выжить.
Учили их самым разным вещам: например, умению хранить тайну. Отбирали пять человек, офицер сообщал им нечто секретное и отсылал на задание. Об этих секретных сведениях не упоминали в течение двух недель. Затем этих пятерых приводили пред очи командира части полковника Уэнделла Блича, толстого, краснолицего мужлана с неряшливой короткой стрижкой и неимоверной величины эполетами, из-под которых свисала форменная рубашка, облегавшая заплывший жиром торс.
Уэнделл Блич любил поразглагольствовать о «бедных и больных» и обожал булочки с персиковым джемом и сладким сливочным маслом.
Было у него и еще одно пристрастие: он любил наказывать провинившихся в присутствии всех солдат своей части. Простым внушением дело не ограничивалось: восстановить свое доброе имя можно было за счет разбитой переносицы и сломанных конечностей. Вся эта процедура обычно сопровождалась дикими угрозами.
Полковник Блич никогда не расставался с коротким хлыстом для верховой езды, в который были вплетены свинцовые шарики. Полковник хлыстом указал на двух новобранцев.
– Секретные сведения, которые я вам сообщил, уже ни для кого не секрет – они стали известны всем. Я взял с вас слово молчать. Знаете ли вы, что главная черта мужчины – умение держать слово? А вы его нарушили! Вы запятнали, осквернили солдатскую честь! Что вы можете сказать в свое оправдание?
Новобранцы поспешили сообщить, что раскаиваются и сожалеют о содеянном.
– В какое положение вы меня ставите! – восклицал полковник, похлопывая ручкой хлыста по начищенному голенищу. В высоких сапогах и брюках-галифе он был похож на спелую тыкву. Те, кто не видел, как он бьет лежащего – носком сапога прямо в пах, – могли бы принять его за спустившегося с неба херувима. – Я хотел бы верить, что вы сожалеете. По природе я человек доверчивый, но как быть, если вы уже показали себя лжецами, если вы уже доказали, что ваше слово ничего не стоит? Верно я говорю?
– Да, сэр! – тупо отвечали солдаты, кося глазами на руку с хлыстом и на тяжелый кожаный сапог.
– Значит, я должен сделать так, чтобы ваше раскаяние и ваши обещания не забылись?
Удар хлыста оставил на лице кровавый след. Молодой новобранец закрыл лицо руками и застонал. На его глазах появились слезы. Капли крови стекали из разбитого носа в рот.
– Вот теперь я уверен, что ты раскаиваешься! Глубоко и искренне! Я вынужден так поступать, когда не могу принимать на веру твое раскаяние.
С этими словами он ударил другого парня коленом в пах. От нестерпимой боли тот согнулся пополам, раскрыв рот в беззвучном крике. Его лицо оказалось у самой земли. Блич наступил ногой ему на затылок, впечатывая лицо в дорожную пыль. Послышался жуткий хруст.
– Вот как я поступаю с болтунами! И благодарите Бога за то, что вы не вынесли секрет да пределы части. Это – самый большой грех, мне страшно даже подумать, что ожидает виновного в разглашении тайны среди посторонних.
Полковник Блич поставил начищенный сапог на пыльную землю Южной Каролины.
Стояло жаркое сухое лето. Тренировочный лагерь находился в лесной холмистой местности, куда, как знали солдаты, не вела ни одна дорога. Добраться сюда можно было только на вертолете.
Что-что, а вертолет они действительно знали отлично. Загрузить и разгрузить вертолет для них было все равно что выпить глоток воды. Они знали, как перевозить людей – как желающих лететь, так и против их воли; овладели особыми приемами: могли ухватить сопротивляющегося за ухо, за губы и, если нужно, заковать в цепи.
Лишь один солдат никогда не подвергал сомнению ни один приказ, связанный с порядками в тренировочном лагере. Это был высокий, крепко сбитый парень родом из-под Пьераффла, штат Южная Каролина, что в двадцати семи милях южнее Чарлстона. Этот парень обожал фильмы с участием Мэри Пикфорд и тосты с рубленым мясом. Он не знал, что такое усталость, а о полковнике Уэнделле Бличе отзывался с неизменным уважением, даже за его спиной.
И поэтому, когда Уолкер Тисдейл впал в меланхолию, устремив глаза в никуда, то есть туда, где никому не суждено увидеть утро следующего дня, его товарищи не могли оставить это без внимания.
– Откуда ты взял, что тебя должны убить? – спрашивали они Уолкера.
– Просто знаю, и даже знаю как, – отвечал тот. – Меня казнят за нарушение дисциплины. Они отведут меня в сосновый лес на вершину холма, заставят рыть себе могилу, а потом выстрелят в голову...
– Кто это они, Уолкер?
– Полковник Блич и другие...
– Но ведь они считают тебя примерным солдатом!
– Завтра все изменится.
– Никто не может знать, что будет завтра!
– А я знаю.
В его голосе и взгляде была та же убежденность и твердость, с какой он говорил о попадании в цель на учебных стрельбах.
Вечером, после ужина, он попросил воды, и новобранец, прежде не отдавшийся услужливостью по отношению к товарищам, побежал искать стакан В казарме стаканов не оказалось. Один из солдат допил остатки контрабандного самогона из кувшина, сполоснул его и наполнил водой.
Уолкер не спеша поставил оружие в козлы и посмотрел на воду. В этом взгляде была глубокая мудрость, пришедшая на смену мальчишеской наивности. Он выпил воду до последней капли.
– Вот и все, ребята. Я видел во сне грифа, он окликнул меня по имени. Больше я не буду ни пить, ни есть.
Его товарищи подумали, что он, скорее всего, тронулся умом: за все время обучения они ни разу не видели в этих местах грифов. Их обучали уже десять месяцев, тогда как в обычных условиях первичная боевая подготовка занимала не более двух.
– За два месяца нельзя даже научить как следует зашнуровывать ботинки. А я сделаю из вас настоящих солдат!
Произнося слово «солдат», Блич понижал голос и принимал горделивую осанку. Тяжелая блестящая ручка хлыста легонько ударяла по голенищу.
В то злополучное утро, когда Уолкер приготовился умирать, сержант, как всегда, разбудил всех истошным воплем:
– Подъем! Обуться, надеть шорты!
Им предстояла ежеутренняя пятимильная пробежка в одних шортах. Их гоняли с полной боевой выкладкой трижды в день.
Уже давно они перестали удивляться и тем более обсуждать порядки в
