контейнер. Инструмент не берет его – и все тут.
– Наплевать, – махнул рукой полковник Интифада, – несите его сюда. Главное – первое отделение концерта закончено. Начинайте второе.
Контейнер загрузили в джип, и полковник въехал под своды бункера. Подкатив к площадке перед рубкой управления, он выключил мотор и вышел из машины.
У самого люка зарядной камеры готовили к запуску еще один паровоз.
Петр Колдунов медленно приходил в себя. Руки онемели – он не мог двигать ими. Но лишь когда к нему полностью вернулось зрение, он понял почему.
Его руки были связаны над головой электрическим проводом и привязаны к чему-то. Сам он стоял на коленях на холодном железном полу. Прямо перед ним зияла чернотой огромная дыра, окруженная какими-то трубками и циферблатами.
Вглядевшись пристальнее, он застонал.
– Стало быть, узнали, где находитесь? – произнес кто-то позади него.
С трудом обернувшись, Колдунов увидел полковника Интифаду, одетого в парадный светло-зеленый мундир.
– Можете посмотреть еще раз, – предложил тот. Этого Колдунову не требовалось: он уже все понял. Он стоял на коленях перед разверстой пастью паровозного котла. Руки его были привязаны к фонарю под потолком кабины старинного паровоза.
– Нет, полковник, вы не сделаете этого.
– Почему? – пожал плечами Интифада. – Вы, Колдунов, мне больше не нужны. А вам, наверное, приятно будет узнать, что и в ваши последние минуты я заставлю вас поработать на себя.
– Вы не посмеете.
– Мы только что заполнили другой паровоз газом. Газом нервно- паралитического действия. С полной загрузкой он весит ровно столько, сколько вот этот – с учетом, разумеется, живого веса. Твоего.
– Не понимаю.
– Я сейчас все объясню тебе, русский пес. – Полковник Интифада радостно потер руки. – Ты ведь знаешь лучше меня, что от веса этих чудищ зависит точность их приземления. Так вот, я хочу знать, куда приземлится этот паровоз, чтобы послать за ним по пятам его младшего братишку. Если этот свалится в океан и переглушит стаю селедок, придется поменять угол запуска. И вот для этого мне нужны еще сто пятьдесят фунтов веса. Твоего веса. А сам ты не нужен мне.
Хохот полковника Интифады, в восторге откинувшего назад голову, походил на лай голодной гиены.
Петр Колдунов закрыл глаза. Молить о пощаде? Никогда, да и бесполезно – этого маньяка он хорошо успел изучить. Не открывая глаз, он слушал, как полковник отдает отрывистые приказы. Вздрогнув, тяжелая туша паровоза поползла в зарядную камеру.
В ноздри Колдунову ударил резкий запах горелого металла. Против воли в памяти оживали воспоминания – вот так пушка пахла с самого первого запуска. С того самого дня, как он создал ее.
Позади с грохотом захлопнулась крышка люка. Колдунов на секунду открыл глаза – полная тьма. Пути назад нет. Он снова зажмурился. Для него, Петра Колдунова, путь назад был отрезан с того самого дня, когда он покинул Россию с чертежами своего последнего детища.
Несколько минут стояла звенящая тишина. Затем, нарастая, возник знакомый звук. От первого разряда, прошедшего по рельсам, на всем теле Колдунова поднялись волосы.
И вдруг – вспышка нестерпимого, слепящего раскаленно-белого света. Колдунову показалось, что он видит с бешеной скоростью несущийся ему навстречу дульный выход ускорителя. Даже стартовая скорость была столь велика, что тело Колдунова со страшной силой вжало в стенку кабины; хрустнули, ломаясь на части, ребра и позвонки.
Петр Колдунов умер еще до того, как раскаленный добела локомотив взмыл в безоблачное небо над пустыней. Пол кабины с глухим чавканьем вывалился; тело Колдунова выпало бы в образовавшуюся дыру, но провод, которым были притянуты к фонарю под потолком его запястья, выдержал.
Человеческая плоть оказалась слабей.
Раскаленное тело паровоза унеслось в сторону Атлантики. Труп Колдунова, словно сломанная кукла, падал вниз, на выжженный солнцем песок. Руки его были протянуты к земле, словно он хотел сдержать силу удара, но кистей над окровавленными запястьями не было.
Песок, взлетевший при падении трупа, осел на него, прикрыв золотистым саваном. Скоро песчаный ветер “гибли” сдвинет дюны и тело Колдунова будет похоронено в нагретом песке. Дневной зной и прохлада ночей высушат его ткани, обратив в мумию. Там его и найдет в 2853 году выпускник Гарварда, студент-археолог. И посвятит этой находке свою докторскую диссертацию.
Глава 32
Римо давно знал, что переубедить Мастера Синанджу – дело нелегкое.
– Слушай, – он уже умолял, – ну что тебе стоит? От нас зависит будущее Америки!
– Ни за что!
– Да кто тебя здесь увидит? Ведь пустыня кругом!
– Одного заблудившегося бедуина будет вполне достаточно, – проворчал Чиун, засовывая руки в рукава простого черного кимоно.
Римо, по примеру учителя, тоже был весь в черном. Черно было и за стеклом иллюминатора: над лобинийской пустыней стояла ночь. Прошло всего несколько минут с тех пор, как самолет алжирских ВВС нарушил воздушное пространство Лобинии. Лобинийские системы ПВО, возможно, уже засекли его, но в любом случае он был пока вне опасности.
Римо застегивал на груди ремни парашюта.
– Слушай, ты же все испортишь. Прыгать совсем не так трудно, поверь.
– Дело вовсе не в этом. Врожденная скромность не позволяет мне совершить это безрассудное деяние.
– Какие-то трудности? – обернулся к ним майор-алжирец, в обязанности которого входило проследить за прыжком.
– Да вот представьте себе, – Римо беспомощно указал на учителя. – Отказывается прыгать – и все тут.
– Гм... не могу сказать, что я его осуждаю. Вообще, простите, кому пришло в голову заставлять человека преклонного возраста прыгать ночью с парашютом в пустыню, да еще находящуюся на территории враждебной страны?
– При чем здесь мой возраст? – недовольно проскрипел Чиун.
Майор почувствовал во всем теле неприятное жжение: взглянув, он обнаружил, что в живот его впился длинный кривой ноготь корейца.
– Оставь майора в покое! – почти с отчаянием простонал Римо. – Это наш друг, наш союзник... Ну как еще тебе объяснить?!
– Он оскорбил меня!
– Да никоим образом. – Римо удалось оттащить учителя в сторону; майор, охая, опустился на сиденье.
– Слушай, придумал! Давай просто скрепим чем-нибудь внизу полы твоего кимоно.
– А в чем вообще дело? – осведомился пришедший в себя майор.
– Знаете, почему он не хочет прыгать? Боится, что кто-нибудь увидит его
