волков.
Итак, выступает Василь Сидорчук, Советский Союз:
— Be!!!! Ууу! Be!!!
Девица дико завизжала, когда жуткое существо приблизилось к ней на расстояние вытянутой руки. Про спасительный топор она и думать забыла — бросила его на землю и стремительной серной метнулась прочь, вереща на ходу:
— Самбу есса!! Самбу есса!!!
Сидорчук, весьма довольный произведенным эффектом, распрямился не без труда и подобрал топор. Затем оглядел Перукарникова с видом триумфатора и спросил:
— Видал? А то — нежность, нежность…
Перукарников холодно возразил:
— Ну что ты сделал, Василь?
Сидорчук скромно улыбнулся:
— Показав фрау, як у ночи вурдалак до панночки чиплявся.
Иван тяжко вздохнул:
— Через пять минут, не позднее, здесь будет рота автоматчиков. Хватай пулемет и давай отсюда драпать, пока нам не показали вурдалаков.
Сидорчук невозмутимо извлек свое оружие из зарослей и пояснил ситуацию:
— Ну, скажимо, не рота, а взвид ахтаматчикив; та не через пять, а через десять. И кого воны шукаты будуть — вурдалака, що до панночки чиплявся? Краще поблагодарствуй мени за догадливисть, бо шукалы б воны партизана Перукарникова, що таки не знае нимецькои мовы.
— Ладно, не обижайся, — согласился Перукарников. — Может, ты и прав. Давай только посмотрим, нет ли в избе чего съестного.
Через пару минут Иван и вовсе развеселился:
— Честно говоря, Вася, с такими замашками, как у тебя, для женского общества ты фигура не подходящая!
Сидорчук не согласился:
— Чого це, я завждый такий галантный парубок, колы треба… А сюды мы не на танци прыйшлы.
— Кстати, твой вурдалак очень на настоящего похож — я сам перепугался. Предупреждать надо.
— А я попереджував.
— Ничего себе подход к даме, — не унимался Перукарников. — Я уж грешным делом подумал, не случилось ли с тобой чего такого по причине долгого отсутствия женщин.
Сидорчук немного смутился:
— Та ни, я цим не хвораю.
А в покинутой избушке действительно нашлись продукты: ржаной хлеб, какие-то квашеные овощи, целый венок лука и даже горшочек сметаны. К величайшему огорчению бойцов партизанского отряда, ни соли, ни алкоголя не обнаружилось. Но и напуганная женщина безвозвратно канула в чаще — и погони слышно не было. Сидорчук и Перукарников прихватили еще один топор и странного вида пилу и, нагруженные добычей, бегом отправились обратно.
Партизанская жизнь — это не только истребление врага, организация диверсий и всякие прочие хлопоты. Это еще и единение с природой, что прекрасно в летнее время и совершенно не радует холодной зимой. К счастью для бойцов отряда, в Уппертале как раз был самый разгар лета.
Цвело, благоухало и пело все, что могло петь, цвести и благоухать. Лес был полон всякой живности, и по этой причине человек, вооруженный снайперской винтовкой с оптическим прицелом, просто не мог остаться голодным. Как не мог остаться голодным и человек, у которого всегда есть в подкладке шапки пара рыболовных крючков и лесочка на всякий случай.
Жабодыщенко относился как раз к таким запасливым людям; и едва только обнаружилось довольно большое и глубокое озеро с кристально чистой водой, обнаружились и снасти. А буквально через полчаса в пейзаж органично вписался и сам Микола с импровизированной удочкой в руках. При первом же взгляде, брошенном на его неподвижную фигуру, становилось ясно, что он был здесь всегда, и Господь, когда задумывал этот мир, и представить себе не мог, что на берегу водоема не будет удачливого рыболова Жабодыщенко.
Поплавок, сделанный из найденного на берегу птичьего пера, вел себя просто исключительно, радуя главного кормильца отряда. Он то и дело резко уходил под воду, и удочка изгибалась крутой дугой. Десятка два рыб приличного размера влажно блестели в густой траве за спиной Миколы.
Да, мы забыли уточнить: утро-то раннее-раннее. Это только Жабодыщенко ради хорошего клева может подняться ни свет ни заря, а остальные лишь начинают шевелиться.
Сонный Салонюк наблюдает за тем, как его боец ловит рыбу. Сидорчук вообще досматривает самый сладкий рассветный сон. А вот Перукарникову не до того.
Дело в том, что партизан Маметов сушит у костра свои сапоги. И сапоги — как бы поаккуратнее выразиться? — не только хорошо видны, но и очень хорошо слышны на большом расстоянии всем, у кого нет жесточайшего насморка (к глубокому их сожалению).
Учеными давно установлено, что разные запахи воздействуют на людей по- разному. Скажем, мускус делает мужчин невероятно привлекательными для особ противоположного пола; апельсин бодрит, а лаванда, напротив, расслабляет. Вне всякого сомнения, сапоги Маметова вполне могли совершить переворот в ароматерапии. И заодно заинтересовать создателей безотказного химического оружия.
Первое, о чем подумал Перукарников, — что однажды он собственными руками придушит несчастного узбека, а затем уж будет оправдываться перед товарищами по оружию. Второе — ЭТО же запрещено Женевской конвенцией. Разумеется, что вторая мысль была не об убийстве, а исключительно о сапогах.
Ухватив двумя пальцами за голенище влажный от росы предмет, Перукарников швырнул его прямо в Маметова:
— Ты ничего лучше придумать не мог? Забери у меня из-под носа эту гадость! Башка на плечах есть?
Маметов попытался оправдаться:
— Моя у костра сушить, моя не виновата, что твоя рядом лежать!
Перукарников осатанел:
— Смотреть надо, кто у костра лежать! А потом уже что-то делать. Я ж тебя однажды угроблю, и суд меня оправдает.
Жабодыщенко прошипел:
— Тихише, хлопци, бо вся рыба втэче.
Обиженный Маметов принялся прилаживать несчастный сапог с другой стороны костра, где мирно спал Сидорчук, не подозревавший, что кто-то, кроме клятых гитлеровцев, может вот так, на рассвете, без объявления войны учинить красному партизану такую пакость. На происки врага боец Красной Армии и вообще советский человек отвечает сразу, не задумываясь, со всей силой народного гнева.
Нервно пошмыгав носом, Сидорчук проморгался и внимательно изучил сапог Маметова. В результате этого интернационалист в нем скоропостижно скончался, и Василь сразу припомнил, что каких-то семь веков назад такие, как Маметов, или очень на него похожие, топтали сапогами его родину. Со словами «у-у, Чингисхан» он швырнул бедную обувь прямо в озеро.
Сапог с шумом и брызгами хлопнулся в воду недалеко от Жабодыщенко.
Маметов захныкал:
— Зачем красноармейца обижать? Моя плавать не уметь, моя сапоги сушить
