всмотрелся в украшение. Оно было плоским, сравнительно небольшим, величиной с золотую монету, с дужкой, в которую полагалось продевать цепочку.
— Цепь-то я так и не выкупил, — сокрушенно крякнул дядя Ге, — жрица сказала, потеряла ее, цепь-то. А может, и продала, кто знает? Но главное, конечно, герб. Вот он, видишь?
В центре медальона было выгравировано изображение горного барса — прекрасного, благородного животного. Над головой гордого зверя возвышалась герцогская корона, украшенная сапфирами. Глаза хищника тоже были сделаны из этих синих камней. Внизу я разглядел выполненную крошечными буковками надпись: «Долг, честь, верность».
— Это девиз рода Марслейн, — пояснил дядя.
— Значит, ты показал медальон герцогу? — спросил я.
— Ну да, а он сразу его узнал. Говорит, сестрица его покойная, матушка твоя, носила его, не снимая. Это фамильная драгоценность.
Что ж, лорд Глейнор хотя бы умер успокоенный.
— Надо, наверное, кому-то отдать эту штуку? — неуверенно предположил я.
— Кому, сынок? У покойного прямых наследников нет. Ты — единственный его близкий родственник. Так что герб твой по праву.
Я горько усмехнулся. О каком праве толкует старик? Ведь бастардов даже усыновлять нельзя, не говоря уже о наследовании титула. Да это просто невозможно! Дядя Ге понял мою скептическую ухмылку.
— Зря улыбаешься, Рик. Сам знаешь, какие повороты делает судьба. Мало ли… А пока носи медальон. Он тебе от матушки достался. Цепочку я новую купил. На-ка вот, надевай.
— Скажи, а о моем… — я замялся, не в силах произнести это слово.
— Нет-нет, о Вериллии я ничего не знал, — перебил меня дядюшка, — эту тайну семейка Марслейн спрятала надежно.
— А почему не сказал мне раньше?
Задав этот вопрос, я тут же пожалел о сказанном: дядя Ге как-то ссутулился в своем кресле, сник, словно бы даже сделался меньше ростом. Лицо его побледнело, морщины стали глубже, уголки рта опустились. Он смотрел на меня виновато и беспомощно, и я вдруг осознал, что мой опекун уже немолод. Он будто постарел прямо на глазах.
— Я все считал, не время еще, — тихо произнес он, — а теперь вот думаю, может, ошибался. Может, зря я молчал столько лет?
Я смотрел на дядюшку, на его узловатые, крупные, все еще сильные руки, стиснувшие железную коробку так, словно от нее зависел мой ответ. На непривычно согнутые плечи, потухшие глаза… И внезапно ко мне пришло понимание: да ведь он просто переживал за меня! Потому и не стал открывать тайну моего происхождения. Что бы я мог сделать, узнав правду в детстве? Мог бы отправиться в дом лорда Глейнора. Скорее всего, брат моей матери поверил бы мне — да конечно, поверил бы, медальон-то вот он! Он принял бы меня. На правах кого? Закон безжалостен к детям греха. И что? Существовать приживалом в доме, где некогда жила моя мать? Нет, этого я бы не вынес. В портовом квартале к этому относились проще. Конечно, я вынужден был носить одежду бастарда, но никто не смел надо мной смеяться. А желающие продемонстрировать презрение к незаконнорожденному быстро становились вежливыми, познакомившись с моим кулаком или парой простеньких заклятий. Нет, не место мне было среди чопорных аристократов. Даже герцог не сумел бы оградить меня от косых взглядов и оскорблений. Узнай же я историю Изабеллы, допустим, несколько месяцев назад, до всех своих приключений — непременно озлобился бы. Так что дядя Ге правильно сделал. А сейчас вот он сидит и покорно ждет моего приговора, такой несчастный, такой испуганный… Он и теперь боится за своего питомца. Так, словно я до сих пор неразумный мальчишка. И еще я понял: старика страшит одиночество. Ведь кроме меня у него никого нет. Так неужели я мог в чем-то его упрекнуть? Его, спасшего меня от участи бродяжки, воспитавшего, сделавшего маленького звереныша человеком?
— Ты все сделал правильно, дядя, — произнес я, стараясь вложить в слова все тепло и благодарность, на которые был способен. — Мою мать уже не вернешь. А отец у меня был и останется один — ты.
У меня на глазах происходило чудо: согбенный старик превращался в прежнего мужчину — немолодого, но сильного, веселого, уверенного в себе. Распрямились плечи, взгляд сделался блестящим, морщины подчеркивали уже не возраст, а улыбчивость.
— Вот! — дядя наконец открыл железную шкатулку, которую до этого сжимал в руках, и с гордостью продемонстрировал ее содержимое. — Узнаешь?
Коробка, покрытая засохшей землей и кое-где — ржавчиной, показалась мне знакомой. Ну, конечно! Ведь именно в нее я уложил двадцать пять паунсов, оставшихся от щедрого подарка Ридрига, после чего закопал богатство в огороде! Но здесь их явно больше. Кроме того, поверх золотых кружков лежали какие-то сложенные вчетверо бумаги и три капсулы из Солнечного камня.
— Да, — подтвердил дядя, — я твое золотишко нашел. Есть у меня одно такое заклинаньице… Чтобы не потерялось, сверху куст пиона посадил. А когда жрецы-то разгулялись, решил я на всякий случай все самое ценное спрятать. Положил туда еще двадцать пять монет — те, что ты мне перед отъездом подарил, кое-какие документы, пауроний, который сбыть не успел, ну и медальон, конечно. Вовремя спохватился. Через неделю меня арестовывать пришли.
На всякий случай! Нет, вы это слышали? Все же тот еще жук мой опекун. Все он заранее просчитал, я уверен.
— Куда теперь, сынок? — деловито спросил дядя Ге, вскакивая с кресла. — Надо бы уходить, а то сейчас наследнички налетят. Так всегда бывает: седьмая пена на зелье, а права свои предъявят. Да только… — старик осекся и замолчал.
Я продел в ушко медальона цепь и повесил ее на шею, спрятав фамильное украшение под одеждой. На очередной недомолвке дядюшки заострять внимания не стал. Опекун мой всегда был себе на уме, его уже не переделать. В настоящий момент меня больше занимал заданный им вопрос. Действительно, куда отправиться? По идее, я должен быть в лагере повстанцев, раз уж согласился возглавить движение. Но меня беспокоил Дрианн, убежавший в храм Дадды. К тому же следовало еще как- то решить, что делать с его любимой некроманткой. По-моему, отец Дарсан был не в восторге от присутствия мрачной девицы. Оставалось одно: «порадовать» бойцов своего отряда, забрав черноволосую в лагерь. Значит, решено: пусть все отправляются в лес Душегубов, а я загляну в храм. Только вот как идти, по верху, что ли? Уже опасно, город полон стражников. И где мастер Триммлер? Только я вспомнил о гноме, как он появился собственной персоной.
— Того, этого… — сын гор, смущаясь, незаметно для себя произносил любимую поговорку погибшего друга, — мои соболезнования, лейтенант.
От гнома попахивало вином.
— С дворецким, значит, помянули герцога. Дед совсем расклеился, плачет…
— Скорблю вместе с вами, дорогой барон, — на моих коленях образовался Артфаал. — Прошу прощения, не мог явиться раньше. Варрнавуш рвет и мечет! Мрак в ужасе.
— По дороге расскажете, — мысленно остановил я демона.
Мы вышли из дома, и я бросил прощальный взгляд на жилище отважного, честного человека, который мог бы стать моим другом. Улицу уже привели в порядок, тела погибших увезли. По дороге прохаживался наряд стражи.
— Колодец за углом, вон за теми домами, — сообщил мастер Триммлер, сверившись с картой.
— Морок? — деловито спросил Дживайн.
— Не стоит…
Я был зол и совершенно не желал бегать между особняками, скрываясь от кучки горе-вояк, которые во время бунта боялись даже носы на улицу высунуть. Поэтому сотворил заклятие
