– Керосина в лампе хватит на тридцать циклов, – тихо замечаю я, подходя к принцу, чтобы занять свое исконное место подле него.
– Молчи! – обрывает меня Эдмунд. – Это доставило радость моему отцу.
– Вы не можете заставить замолчать правду, Ваше Высочество. Вы не можете заставить замолчать действительность, – напоминаю я ему.
Он не отвечает.
– Ныне мы покидаем Кэйрн Телест, – продолжает тем временем король, еще выше поднимая над головой пампу, – но мы вернемся, обретя новые богатства. И мы сделаем наше королевство еще более славным и прекрасным, нежели прежде.
На этот раз люди молчат. Ни у кого не хватает мужества на приветственные крики.
Люди Кэйрн Телест начинают покидать свой город. Большинство идет пешком, неся на спине узлы с пожитками. Кое-кто катит тележки, на которые погружен их скарб и сидят те, кто не способен идти: больные, старики и дети. Животные, которых некогда мы впрягали и повозки, давно вымерли; их мясо послужило пищей людям, их мех пошел на одежду – люди думали только о том, чтобы спастись от жестокого холода.
Последним город покидает наш король. Он проходит под аркой ворот, не оглядываясь, глядя только вперед – в будущее, сулящее новую жизнь. Поступь его тверда, он держится прямо; глядя на него, люди преисполняются надежды. Они стоят вдоль дороги, приветствуя своего короля криками, – и на этот раз их радость искренна, она идет из глубины их сердец. И в лице их короля читаются гордость и спокойное достоинство.
– Идем, Эдмунд, – говорит он. Принц оставляет меня и занимает свое место подле короля.
Оба они проходят по живому коридору, чтобы встать во главе процессии. Высоко подняв лампу, король Кэйрн Телест ведет свой народ вперед.
Несколько солдат задерживаются у стен города уже после того, как остальные покинули его. Я остаюсь с ними: мне хочется узнать, каковы же были последние отданные королем распоряжения.
Это отнимает у них немало времени и сил, но в конце концов им все же удается закрыть тяжелые створки ворот – створки, покрытые рунами, смысл которых давно утерян. И более никто не сможет прочесть их – солдаты уходят прочь, унося факелы.
Город погружается во мрак.
Глава 4. КЭЙРН ТЕЛЕСТ, АБАРРАХ
Я по-прежнему веду записи, хотя сейчас это почти невозможно. Я объясняю это для тех, кто, быть может, когда-нибудь будет читать этот том: должно быть, их удивит изменившийся стиль изложения и почерк. Нет, я не постарел внезапно и не утратил силы, и я вовсе не ослабел от болезни. Буквы пляшут на листе, поскольку мне приходится писать при свете единственного тусклого факела; столом мне служит плоский кусок камня, принесенный одним из солдат. Только моя магия не дает замерзнуть чернилам из сока кровяники – по крайней мере, настолько, насколько нужно для того, чтобы нацарапать на бумаге эти слова.
Кроме того, я смертельно устал. Ноги у меня стерты и сбиты в кровь, каждый мускул пульсирует болью. Но я заключил договор с самим собой и с Эдмундом; я буду вести летопись нашего странствия. Сейчас я намереваюсь рассказать о событиях, произошедших за этот цикл, пока…
Я едва не написал – «пока я не забыл их». Увы, я не думаю, что когда-либо мне это удастся. Первый цикл пути не был для нас тяжелым – по крайней мере физически. Дорога шла по тем местам, где когда-то росли хлеб и овощи, где цвели сады, где на лугах пасся скот: здесь было легко идти. Но чувства, которые вызывало у людей царившее здесь запустение, изматывали и опустошали душу.
Когда-то – не так много лет назад – теплый мягкий свет колоссов заливал эту землю золотистым сиянием. Теперь же в красноватом свете факелов, пылавших в руках солдат, мы видели вокруг лишь запустение – опустошенную мертвую землю. Там и сям торчали бурые стебли последнего урожая травы-кэйрн – жесткие, постукивавшие друг о друга, как иссохшие кости, и холодный, пронизывающий ветер заунывно пел и завывал в трещинах камня.
Почти радостное настроение, похожее на ожидание новых приключений, которое вело наш народ в путь, та надежда, которая освещала нам дорогу и одухотворяла их, – все это развеял холодный ветер над безжизненными равнинами. В молчании мы брели по промерзшей земле, оскальзываясь и спотыкаясь на наледях. Остановились мы только однажды – чтобы поесть, и сразу после этого двинулись в путь. Детям даже вздремнуть не удалось, и они хныкали и жаловались, пока не засыпали на руках у отцов, – а взрослые продолжали путь.
Никто не произнес ни слова жалобы, но Эдмунд слышал плач детей, видел усталость людей и понимал, что усталость эта не телесная, что она рождена печалью и горечью. Я видел, что его сердце болит за свой народ. Но мы должны были идти вперед. Наших скудных запасов пищи едва хватит на то время, за которое, по моим расчетам, мы должны добраться до Кэйрн Некрос.
Я подумал о том, не предложить ли Эдмунду нарушить это скорбное молчание. Он мог бы рассказать людям о будущем, которое ждет их в новых землях, вернуть им радость и надежду. Однако же я решил, что делать этого не стоит. Безмолвие было почти священным. Люди прощались со своей землей.
В конце цикла мы приблизились к колоссу. И снова никто не сказал ни слова, но люди Кэйрн Телест по одному сходили с тропы и подходили к огромной каменной колонне. Эдмунд с любопытством смотрел на нее – ему никогда не приходилось так близко видеть колосс. В его лице читалось восхищение и благоговение; его изумлял этот массивный столп, высеченный из цельной скалы.
Я перевел взгляд на короля. Он казался изумленным, потрясенным и разгневанным, но я понимал, что гнев в его душе мешается с горечью разочарования, словно бы колосс предал его лично.
Для меня самого вид колосса вовсе не был чем-то неожиданным. Я в свое время изучал его, пытаясь раскрыть его тайны и тем принести спасение моему народу. Но тайна колоссов навечно погребена под толщей лет. Повинуясь внутреннему импульсу, Эдмунд снял перчатки, протянул руку, чтобы коснуться камня, пальцами ощутить вязь врезанных в колонну рун, но остановился, внезапно устрашившись магии, побоявшись, что ее сила сожжет его. Он поднял на меня вопрошающий взгляд.
– С вами ничего не случится, – пожал плечами я. – Эта магия уже давно не может причинить человеку вред.
– Как и принести ему пользу, – прибавил Эдмунд словно бы про себя.
Он осторожно коснулся рукой равнодушно-холодного камня; нерешительно, с каким-то почтением скользнул пальцами по узору рун, смысл которых ныне утерян. Потом принц поднял голову, взглянул вверх, насколько хватало света факела, – выше все тонуло в непроглядной черноте. Отсветы пламени плясали на гладкой поверхности камня, на выпуклом рисунке рун.
– Колонна поднимается к сводам пещеры, – заметил я. Мне показалось, что лучше будет говорить чуть суховатым, спокойным голосом учителя, как я говорил с принцем в те счастливые дни, когда занимался с ним в классной комнате. – По всей вероятности, она пронизывает своды пещеры и выходит на поверхность где-то возле Священного Моря. И вся поверхность колонны покрыта рунами, как вы можете это видеть здесь. Самое печальное, – продолжил я, невольно хмурясь, – что я знаю большинство этих знаков. Я знаю и понимаю их. Но сила рун – не в отдельных знаках, а и их сплетении и сочетании. А понять эти сочетания уже не в моих силах. Я срисовал узоры рун и долго изучал их в библиотеке, пользуясь древними текстами как ключом…
Теперь я говорил так тихо, что мои слова мог расслышать только Эдмунд.
– Это было похоже на попытку размотать огромный клубок, сплетенный из мириадов тончайших нитей. За одной нитью я еще мог проследить; она вела меня – и неизменно приводила к узлу. Я терпеливо отделял нити одну от другой – снова и снова, пока мой мозг не начинал
