— Да, Дагнарус, — ответил Гарет, ощущая некоторое недовольство своим новым именем.
— Они будут бить тебя, потому что ни один смертный не осмелится поднять руку на своего короля. Они думают, что если станут тебя сечь, я почувствую угрызения совести и впредь буду слушаться взрослых. Да-да, они именно так думают.
Принц нахмурился, и его зеленые глаза потухли. Золотые крапинки исчезли, словно драгоценные камешки, опустившиеся с зеркальной поверхности воды на дно. Дагнарус возился с катапультой, катая ее по столу на деревянных колесиках.
— Они ничего не добьются, — суровым голосом продолжал принц. — Я хочу, чтобы ты сразу понял это, Меченый. Конечно, мне будет неприятно видеть, как тебя наказывают. Просто... есть вещи, которые взрослые упорно пытаются заставить меня делать, — но я не буду этого делать.
Зеленые глаза, глядевшие на Гарета, оставались темными и неподвижными.
— Даже если бы это стоило тебе жизни, Меченый.
Последние слова принца отличались от его недавнего хвастовства. И произнесены они были каким-то странным, недетским голосом; голосом, лишенным всякого простодушия. Голосом человека, который знает, о чем говорит.
— Если хочешь, Меченый, можешь меня покинуть, — добавил Дагнарус. — С тобой ничего не случится. Я скажу королеве, моей матери (эти слова он произнес, слегка скривив губы), что ты мне не нужен. Скажу ей, что мне не требуется никакого товарища по играм.
Гарет оглядел комнату, но не увидел ни удивительных игрушек, ни книг, ни стражников, стоявших у открытых дверей и внимательно следивших, как бы мальчик для битья не задушил его высочество. Он не видел толкущихся в коридоре слуг, готовых исполнить малейшую прихоть его высочества. Гарет увидел отчаянное, неприкрытое одиночество принца. Он увидел весело скачущего стэга, в теле которого застряли стрелы.
— Если взрослые захотят меня выпороть, Дагнарус, — лукаво сказал Гарет, — вначале им придется меня поймать.
Блеснули золотые крапинки. Зеленые глаза засияли, и принц громко рассмеялся. Смех его был таким шумным, что камергер, торчавший вблизи комнаты для игр, подумал, будто между мальчиками произошла потасовка. Тогда у него появится повод сказать королеве, что он с самого начала был против этой затеи. Камергер сунул голову в дверной проем.
— Я что, тебя звал? Убирайся отсюда, старый пердун! — крикнул Дагнарус и бросился в камергера кубиком.
Осмелевший Гарет тоже бросил в камергера кубик, однако его бросок получился коротким и вялым. Кубик Дагнаруса был пущен с большей ловкостью и точностью и не достиг своей цели только потому, что камергер счел за благо захлопнуть дверь.
Дагнарус открыл одну из книг — большую, в кожаном переплете, с обложкой, украшенной сусальным золотом. Ее страницы были из тонкого пергамента с золотым обрезом. Боясь пошевелиться, Гарет восхищенно смотрел на книгу. Он с благоговейным удивлением рассматривал картинку: рыцарь в волшебных доспехах, сражающийся с драконом. Такие сказки ему рассказывала перед сном няня. Гарет понял, что книга написана магами-летописцами, хранящими повествования о великих деяниях, совершенных героями прошлого и служащих ныне в назидание потомкам.
— Вы хотите почитать эту историю? — спросил Гарет, которому самому страстно захотелось коснуться страниц книги.
— Нет, — хмыкнул Дагнарус.
Захлопнув книгу, он взгромоздил на нее другую.
— Это будет наша крепость.
Принц установил перед стопкой книг катапульту и приготовился стрелять.
— Мы будем играть в войну.
Глава 2
Младший Страж
У эльфов есть легенда, повествующая о том, как в начале времен трепетание крыльев бабочки заставило потоки воздуха устремиться во все стороны, подобно ряби на воде. Ветры набирали силу и мощь, пока, наконец, не слились в ураган, пролетевший тысячу миль и разрушивший город. Если эта легенда правдива (во всяком случае, она явилась причиной почитания эльфами бабочек), то звук мраморных шариков, вылетавших из игрушечной катапульты принца и ударявших по рядам солдатиков, достигнув ушей Защитника Божественного, превратился в такой грохот, что Защитник услышал звуки настоящей войны и ощутил запах крови тысяч ее жертв.
Он размышлял о войне, скармливая хлебные крошки золотым рыбкам. Рыбки шумно плескались, сражаясь за пищу и нарушая спокойствие декоративного пруда. Защитник высоко ценил покой, но одновременно получал удовольствие, наблюдая, как рыбки дерутся из-за крошек хлеба. Поэтому Защитник предпочитал кормить рыбок сам, а не поручил это повседневное дело кому-нибудь из слуг.
Закончив кормление, Защитник простер перед собой руки. К нему подошел слуга с чашей чистой воды и полотенцем. Защитник смыл остатки крошек, вытер руки полотенцем и обратился к другому слуге.
— Сегодня я даю аудиенцию в кедровой роще. Сильвит из Дома Киннотов уже прибыл?
Слуга поклонился.
— Да, Защитник. Он ожидает ваших распоряжений.
— Он будет вкушать со мною вино в кедровой роще, — решил Защитник. — Приведешь его в назначенный час.
Слуга вновь поклонился и удалился, пятясь задом, как то надлежало делать в присутствии особ высокого происхождения и положения. Трое присутствующих аристократов, которым уже была дана аудиенция возле декоративного пруда, переглянулись. Сильвит из Дома Киннотов, откуда происходил и сам Защитник, был всего-навсего мелкой рыбешкой наподобие той, что плескалась в пруду. Правда, он имел звание Младшего Стража Восточного Леса, пожалованное ему Божественным. Вдобавок Сильвит был одним из дальних родственников Защитника. Однако у Защитника имелось множество дальних родственников, среди которых насчитывалось достаточное количество Младших Стражей. Слова о предстоящем вкушении вина в кедровой роще сразу превратило Сильвита из мелкой рыбешки в крупную рыбу.
Слуга, являвшийся одним домашних из слуг, передал распоряжение Защитника другому слуге, исполнявшему обязанности вне дома. Тот уже передал его Сильвиту, который пока ожидал на четвертой террасе, считая от внешних ворот. Поскольку Сильвиту была оказана честь вкушения вина с Защитником и, следовательно, он был допущен в дом, слуга предложил приглашенному проследовать за ним на девятую террасу, располагавшуюся в непосредственной близости от дома.
Сильвит воспринял новости о дарованной ему аудиенции и перемещении на более высокую террасу молча и с внешним спокойствием, однако его сердце бешено заколотилось. Эльфов с ранних лет приучают скрывать свои чувства, чтобы они не мешали и не задевали других и ничем не нарушали жизнь окружающих. Из-за этой привычки эльфы кажутся людям холодными и бесчувственными. У людей же, как известно, чувства сдерживать не принято, отчего люди, сами того не желая, наносят друг другу всевозможный вред. Эльфы считают недопустимым вторгаться в жизнь своих соплеменников даже пристальным взглядом. Ведь в таком случае они были бы вынуждены разделять чью- то радость или горе, ликование или отчаяние. Только те, кто находится в самых тесных и интимных отношениях с эльфом, например — спутник души или чьи-то почитаемые родители — могут добровольно взять на себя груз радостей и забот другого.
Причина такой строгой дисциплины проста — выживание. Эльфы
