«Равенской розой» трактир назывался в честь деревушки и белых и красных роз, которые оплетали деревянную ограду, окружавшую сад при трактире. Перед стройными рядами репы, моркови, картофеля, бобов и свеклы стояла увитая розами беседка, принадлежавшая трактирщице Динаре, за этой беседкой ухаживали с тех пор, как Цинара была еще ребенком. О таких садах поют в песнях, только по приглашению можно было сидеть на удобном деревянном стуле или на каменной скамье у стены, покрытой ковром из роз. Я время от времени отдыхал здесь — мы с Цинарой дружили. Она была вдовой и вышла бы замуж за моего отца, тоже вдовца, если бы тот не погиб на той охоте. Она заботилась обо мне, как родная мать, с тех пор, как моя собственная умерла, и продолжала делать это после смерти отца. Она говорила:
— Несчастье и вепрь не изменят моих чувств к тебе, дитя.
Однажды в начале лета я сидел в беседке из роз; подремывая под жужжание напившихся нектара пчел, когда ворота за мной с привычным скрипом раскрылись (скрипела, как всегда, нижняя петля) и в сад зашел гном, с шумом захлопнув за собой калитку. Он подошел и стал передо мной, откинув назад голову, как обычно делают гномы, даже если ты сидишь, а они стоят — тогда глаза у гнома и человека находятся на одном уровне.
Гном спросил, не я ли Райл Мечник, и я ответил ему, что я. Он что-то буркнул в ответ.
— А кто этим интересуется?
Он сказал, что он давний друг Динары и что зовут его Тарран Железное Дерево, а затем прошел и уселся на скамью у стены. Это была очень красивая скамья, вырубленная из белейшего мрамора и украшенная по бокам и на ножках изображением переплетающихся роз. Многие люди останавливались, в восхищении глядя на нее, даже те, кто видел не раз. Тарран Железное Дерево не удостоил ее даже взглядом. Он уселся и воззрился на меня.
Он разглядывал меня, а я его. Бледное лицо, черная, лоснящаяся, аккуратно подрезанная борода. Он был тощ как жердь и высок для гнома — человеку среднего роста примерно до груди. В нем чувствовался достаток Торбардина, и он только входил в период зрелости, то есть ему было где-то лет девяносто. Несмотря на худобу, он был крепок, только правой руки не хватало — золотая с изумрудами брошь в виде поднявшего крылья дракона красовалась на пустом рукаве.
— Что ты хочешь, Тарран Железное Дерево?
— Я пришел встретиться с тобой.
Громкий взрыв смеха донесся из трактира, дюжина голосов слилась в диком хохоте. Кто-то закричал:
— Дракон! О, расскажи нам об этом — сотый раз за год! — И взрыв смеха опять прокатился по «Розе», выплеснувшись и в сад.
Гном неподвижно сидел на каменной скамье среди роз, запрокинув голову, и слушал.
— Ты хоть раз слышал эту историю, Тарран Железное Дерево?
Он кивнул:
— Слышал. Под горой живет медный дракон, так далеко и глубоко, что даже мы, торбардинцы, туда не ходим. Его зовут Коготь.
Теплый ветерок пронесся среди роз, подняв пьянящий, почти видимый запах.
— Да, эту, — подтвердил я, — Хотя я никогда не слышал его имени, если это, конечно, он. В любом случае, дальше речь идет о том, что чудовище —
— Тогда история врет. — Тарран дотронулся рукой до одного из высеченных на скамье цветов, обвел пальцем мраморный лепесток, погладив мягчайший зелено-золотистый лишайник. — Коготь — самое худшее, что может встретиться под горой.
Вечерний свет мерцал на драгоценной броши, приколотой там, где раньше была рука гнома. Из-за этого сияния маленький изумрудный дракон, казалось, ожил и задышал.
— Ты видел его? — просил я.
— Видел. Двадцать лет назад. — Тарран сидел неподвижно, как камень, только постукивал одним пальцем по каменной розе. — Завтра я собираюсь туда снова.
— Позволь догадаться, — сказал я, — Ты хочешь убить его, верно?
Конечно, я пошутил; всем известно — чтобы убить дракона, нужно несколько армий. Но Тарран не понял Шутки.
— Если бы я даже мог убить дракона, — сказал он, — я бы этого не сделал. Я хочу отомстить, и расплата должна длиться дольше простой смерти.
Я перестал улыбаться:
— И ты уже составил план своей мести?
— Да. Может, ты думаешь, что для мести моя месть слишком рассудочна, ведь прошло столько лет. Но мне долго не удавалось перестать кричать во сне. Кричать от страха, стонать длинными ночами.
Я отвернулся от него и от его признания, как отворачиваются от уродства, отговариваясь вежливостью, — здравый смысл велит, что великодушнее отвернуться, а не глазеть на калеку, ставя того в неловкое положение. Но что велит здравый смысл и что действительно означает это действие — две разные вещи. Где-то в глубине души люди почти всегда рассматривают увечье и уродство как болезнь, как что-то, чем можно заразиться. То же происходило и со мной, когда при мне кто-нибудь говорил о своих страхах.
Но однорукого Таррана, похоже, не волновало, что его страх казался мне слишком безобразным — страх был его и принадлежал ему. Он уселся на скамью, поставив один локоть на колено, и его темные глаза ярко заблестели.
— Райл, Цинара сказала, что ты продаешь свои услуги. И все говорят: если тебя нанять, можно быть уверенным в том, что ты останешься до конца, не сбежишь, ограбив и убив меня, или из-за того, что у тебя не лежит душа к начатому делу.
— Правду говорят, — подтвердил я. — Иначе кто захочет нанять меня в следующий раз?
Он снял брошь с драконом с пустого правого рукава и бросил мне. Я поймал ее и потерялся в сверкающей зелени изумрудных крыл, в мерцающем свете рубиновых глаз.
— Это самая малость из тех сокровищ, которые лежат под горой, Райл Мечник.
Я бросил брошь с драконом обратно. Золото, изумруды и рубины сверкнули, как перекинувшаяся между нами радуга. Правое плечо гнома дернулось, будто тело не могло забыть того, что некогда было правдой. До встречи с драконом он лучше владел правой рукой. Но, вовремя спохватившись, он поймал брошь единственной левой рукой.
— Как видишь, — сказал Тарран, первый раз мрачно улыбнувшись, — мне нужна рука. Если пойдешь со мной и поможешь мне отомстить дракону, половина того, что мы сможем вынести, твоя.
Я принял решение, как всегда, быстро:
— Мой меч к твоим услугам. И поскольку ты друг Динары, я не буду торговаться из-за оплаты.
Это тоже было сказано в шутку, но Тарран уже улыбнулся сегодня и не видел необходимости делать это еще раз. Он сказал, что мы выступаем на рассвете, и больше ничего не добавил. После того как гном ушел, я еще долго сидел в одиночестве, пока темнело и уже после того, как наступили сумерки. Дважды я слышал голос Реаты — один раз она что-то весело напевала, другой раз, проходя мимо сада по другую сторону стены, тихо и доверительно беседовала с подругой. Я закрыл глаза и представил, как она будет выглядеть в уборе из сокровищ драконова клада, с золотым кубком в руке, с водопадом алмазного ожерелья, струящимся по ее груди.
