сосредоточила всю свою волю, чтобы не потерять сознания.
Клинки звенели, и казалось, что они сшибаются у нее над головой. Один из стражников Акомы качнулся назад и упал; кровь фонтаном хлынула из-под рассеченных доспехов. Судороги пробегали по его телу, открытые глаза отражали небо. Его губы шевельнулись; как видно, то была прощальная молитва, обращенная к Чококану. Затем он затих, и рука, державшая рукоять меча, разжалась. Слезы жгли глаза Мары. Вот так же умирали отец и Лано. Но потом она представила себе крошечного Айяки, пронзенного вражеским копьем, и едва не задохнулась от ярости.
Мара высунулась из паланкина и дотянулась до рукояти меча погибшего воина. Опираясь на клинок, она смогла встать на колени. Солнце пекло голову, слезы застилали глаза. Слабость накатывала темными волнами, и все-таки Мара увидела: шальная стрела настигла ее драгоценного лучника. Он лежал, стеная от боли и прижимая руки к животу. А сигнальная стрела, которая должна была призвать Люджана и Тасидо к действию, без пользы сверкала у его ног.
Мара застонала от бессилия, а удары клинков звучали как барабанный бой в храме Туракаму. По приказу Папевайо бойцы Акомы, еще способные сражаться, сомкнули цепь, стянувшись в более узкое кольцо; они подавались назад, при необходимости перешагивая через тела павших товарищей. Обратившись к Лашиме с горячей мольбой придать ей силы, Мара потянулась дрожащими руками к луку раненого стрелка.
Лук оказался тяжелым и громоздким, а стрела не держалась во влажных от пота руках Мары, когда она попыталась установить ее в нужное для выстрела положение. Рука срывалась с тетивы, а стрела проскальзывала и перекашивалась. Наконец Маре удалось установить стрелу на тетиве, но от затраченных усилий кровь бросилась в голову, и в глазах снова потемнело.
Она не сдалась — заставила себя действовать на ощупь. Зрение то возвращалось, то вновь изменяло ей. Еще один воин рухнул рядом с паланкином, забрызгав кровью белью прозрачные занавески. Мара обхватила лук и, превозмогая слабость и боль, возобновила попытки натянуть тетиву.
Все усилия снова оказались тщетными. Невыносимая боль прорезала плечо; Мара уже не могла удержаться от стонов. Лук не поддавался.
Внезапно она ощутила чью-то поддержку. Уверенные руки легли сзади поверх плечей Мары и с силой сомкнулись на ее пальцах, вцепившихся в кожаный захват лука и стрелу. И свершилось чудо: силы их объединились, лук согнулся, замер на мгновение и выпустил стрелу.
Со свистом, который был слышен даже сквозь шум боя, сигнальная стрела взлетела высоко в небо. Властительница Акомы лишилась чувств и упала на колени воина, раненного в ногу. Она могла бы узнать в нем одного из тех несчастных, кто был обречен умереть как осужденный преступник где-нибудь в диком лесном логове, если бы не ее милосердие и прозорливость. Он осторожно положил свою хрупкую госпожу на запятнанные кровью подушки в паланкине. Полоской ткани, которую следовало бы использовать для перевязки собственной раны, он перетянул ей руку, чтобы остановить кровь, хлещущую из плеча. И все это время воины Тускалоры сжимали вокруг них кольцо в предвкушении близкой победы.
Властитель Джиду даже не удостоил вниманием поставленное перед ним блюдо с охлажденными фруктами. Он с явным удовольствием расположился на удобной подушке. Движением руки Джиду приказал слуге, чтобы тот обмахивал его опахалом, пока он будет наблюдать за окончанием битвы, развернувшейся во дворе усадьбы. Властитель Тускалоры испытывал приятное возбуждение, заранее смакуя грядущую победу, хотя, по его расчетам, она уже слегка запаздывала. Многие лучшие его воины истекали кровью на гравии дороги. И самый ощутимый урон его войску причинял тот черноволосый офицер, руки которого чуть ли не по локоть были обагрены кровью. Он казался непобедимым; его меч вздымался и опускался с непостижимой размеренностью. Но, сколь ни был искусен в ратном деле этот офицер из Акомы, победа должна была достаться Тускалоре! Группа охранников Мары таяла на глазах. На какую-то минуту Джиду задумался, не приказать ли воинам взять в плен этого молодца из Акомы. Ведь цена, которую можно было выручить за него на арене, покрыла бы стоимость всех потерь сегодняшней битвы. Но затем Джиду отогнал от себя эту мысль. Будет гораздо лучше, если он поскорее добьется победы. Ведь нельзя забывать о другой группе солдат Акомы на границе его владений. Они, несомненно, уже пошли в атаку после вылета той сигнальной стрелы. Но, во всяком случае, одному из его лучников удалось ранить властительницу. Вполне вероятно, что она уже испустила дух.
Господин Джиду взял с подноса кубок с освежающим питьем, сделал продолжительный глоток и вздохнул от наслаждения. Вопрос об этом проклятом долге, накопившемся из его проигрышей Банто и столь осложнившем его жизнь, решился куда удачнее, чем он смел надеяться. Как знать, вдруг теперь ему удастся захватить натами рода Акомы, чтобы закопать его гербом вниз рядом с костями предков Тускалоры. Затем господин Джиду вспомнил о Текуме — властителе Анасати, который и не подозревал о последних событиях. Смех сотрясал рыхлое тело Джиду. Захватить в плен его несмышленыша-внука, а затем выставить перед дедом свои требования! Мальчонку — в обмен на прекращение поддержки, которую Текума оказывает Военному Альянсу! Джиду расплылся в довольной улыбке. Великая Игра раздает тумаки как сильным, так и слабым. Любого союзника Имперского Стратега надо бы довести до разорения, ведь война неизбежно приводит к оттоку денег из торговли бобами чока в карманы оружейников и изготовителей доспехов.
Но все будет зависеть от этой победы, а солдаты Акомы выказывали стойкое нежелание умирать, что немало тревожило Джиду. Возможно, думал он, слишком большие силы были выделены для удара по вражеским отрядам у границы. И хотя обе стороны несли значительные потери, все равно: отряд Тускалоры и сейчас обладает более чем двукратным перевесом. Снова зеленый плюмаж офицера Акомы качнулся назад, и командир авангарда Тускалоры приказал своим воинам решительнее теснить врага. Теперь лишь горстка солдат сгрудилась вокруг паланкина Мары. Они еще размахивали мечами, но долго ли смогут продержаться эти выдохнувшиеся людишки? Конечно, теперь до победы Джиду было рукой подать.
И вдруг к дому подбежал запыхавшийся гонец. Он распростерся у ног хозяина:
— Властитель, отряды солдат Акомы проникли в твои сады и поджигают кустарники чокала!
Зарычав от ярости, Джиду приказал вызвать к себе хадонру, но худшее было еще впереди. Гонец, с трудом переведя дух, закончил:
— Три сотни воинов Акомы заняли позицию между горящим кустарником и рекой. Без воды твои работники не могут потушить огонь, а к реке им не пробиться!
Властитель Тускалоры вскочил на ноги. Теперь положение стало опасным, если не сказать безнадежным. Кустарники чокала растут чрезвычайно медленно, и даже если заложить новую плантацию, то, проживи он хоть до ста лет, ему уже не дождаться от нее урожая, достаточного для возмещения понесенных убытков. Неужели кусты сгорят?.. Да ведь в этом случае выручки от продажи урожая нынешнего года не хватит для расплаты с ростовщиками. Начнет разрушаться дом Джиду, а от богатств Тускалоры останется лишь пепел.
Жестами приказав почти бездыханному вестнику беды убраться с дороги, властитель Тускалоры крикнул:
— Вызвать дополнительные отряды из казарм! Пусть расчищают путь для работников!
Мальчик-посыльный умчался; внезапно радость от близкой победы над Акомой как-то померкла в сознания Джиду. Черный дым уже начал заволакивать ясное утреннее небо. Как видно, те, кто выбирал места для поджогов, все рассчитал загодя! Властитель Джиду едва не сбил с ног второго гонца, который, задыхаясь, доложил, что скоро и спасать будет нечего, если срочно не отогнать отряды Акомы и не открыть водоносам путь к реке.
Джиду помедлил, затем подозвал трубача:
— Труби отбой!
Мара вынудила его выбирать между двумя постыдными исходами: или поступиться честью и признать позор своего поражения, или уничтожить ее, заплатив за это разорением
