— Я сделала много серьезных ошибок, Накойя.
Няня коротко кивнула:
— Да, дитя мое. Если бы у тебя было время приготовиться, садовник осмотрел бы рощу перед самым твоим приходом. Он мог бы обнаружить убийцу или сам был бы убит, но его исчезновение насторожило бы Кейока, который приказал бы воинам окружить рощу. Убийце пришлось бы либо покинуть свое укрытие, либо умереть от голода. Если бы убийца из Камои улизнул от садовника и затаился снаружи, твои солдаты сумели бы его найти. — Руки няни, лежавшие у нее на коленях, напряглись; тон стал суровым и жестким. — А в действительности твой враг надеялся, что ты наделаешь ошибок… как оно и вышло.
Мара мысленно согласилась, что упрек был справедлив. Провожая взглядом струйку пара, поднимающуюся из чашки чоки, она отозвалась:
— Но тот, кто послал убийцу, тоже ошибся.
— Верно, — подтвердила Накойя. — Он замыслил тройное бесчестье для Акомы, потому и пожелал убить тебя в священной роще твоей семьи, да еще и не по-честному, мечом, а задушить удавкой, чтобы ты умерла позорной смертью, словно какой-нибудь преступник или раб!
Мара перебила ее:
— А то, что я женщина…
— Ты властвующая госпожа, — отрезала Накойя. Ее лакированные браслеты звякнули, когда она древним жестом возмущения стукнула себя кулаком по колену. — С того момента как ты приняла на себя власть в этом доме, дитя, ты сравнялась с мужчиной — во всех правах и привилегиях главы семьи. Ты держишь в руках все могущество, которым обладал твой отец как властитель Акомы. И по этой причине твоя смерть от петли душителя считалась бы столь же позорной для всего вашего рода, как если бы подобной смертью умер твой отец или брат.
Мара прикусила губу, а потом, кивнув, отхлебнула еще глоток чоки.
— А третий позор?
— Этот пес из Камой наверняка намеревался украсть натами Акомы, чтобы даже имя ваше перестало существовать. Лишенные клана, утратившие честь, твои солдаты поневоле стали бы серыми воинами, изгоями, живущими в диких местностях, в пустынях. Все твои слуги кончили бы свою жизнь как чьи-нибудь рабы. — Помолчав, она с горечью добавила:
— Наш почтенный властитель Минванаби весьма самонадеян.
Мара аккуратно поставила чашку на середину столика.
— Так, по-твоему, это дело рук Джингу?
— Этот человек опьянен властью. По влиянию в Высшем Совете он сейчас уступает только Имперскому Стратегу. Случись так, что судьба уберет Альмеко с его Бело-золотого трона, это место наверняка займет кто-нибудь из Минванаби. У твоего отца, помимо Минванаби, был еще только один враг, который хотел бы погубить ваш род, — это властитель Анасати. Но он слишком умен, для того чтобы устраивать столь постыдное покушение, да еще так скверно исполненное. Если бы он надумал подослать сюда убийцу из Камой, его требования были бы весьма простыми: твоя смерть любой ценой. Тут следовало бы ожидать скорее либо отравленной стрелы, пущенной из укрытия, либо быстрого удара мечом между ребрами, после чего исполнителю оставалось бы только поскорее унести ноги и доложить, что поручение выполнено в точности и ты наверняка мертва.
Накойя решительно тряхнула головой, словно беседа позволила ей лишний раз убедиться в собственной правоте:
— Нет, господин Минванаби, возможно, и впрямь самый могущественный властитель в Совете, но он похож на разъяренного харулта: тот в лесу крушит деревья, лишь бы газена растоптать. — Она подняла растопыренные пальцы, чтобы обозначить размеры робкого зверька, названного ею. — Джингу унаследовал свое положение в государстве от могучего отца, и у него есть сильные союзники. Господин Минванаби хитер и коварен, да не умен. А господин Анасати и хитер, и умен; вот его-то и надо опасаться. — Накойя провела рукой в воздухе извилистую линию. — Он скользит и подкрадывается, как релли в болоте, беззвучно и незаметно, а потом разит без предупреждения. А сегодняшнее покушение выглядело так, будто господин Минванаби самолично вручил убийце приказ с фамильной печатью в уголке и с подробными распоряжениями насчет того, как именно следует с тобой разделаться. — Накойя призадумалась. — Раз ему известно, что ты уже здесь, значит, его шпионы не зря свой хлеб едят. Мы-то надеялись, что еще несколько дней он останется в неведении. Если он так быстро подослал убийцу из Камои… выходит, он знал, что ты не успела принести обеты Лашиме, и знал с того самого момента, когда Кейок вывел тебя из храма. — Она покачала головой, словно упрекая себя. — Мы должны были это предусмотреть.
Мара обдумывала все сказанное Накойей; чока в ее чашке медленно остывала на столике. Как никогда прежде, она остро осознавала свои новые обязанности, понимая, что отмахиваться от столь неприятных вопросов далее невозможно. Хотя темные волосы вились вокруг ее щек, как у девочки, и платье с нарядно расшитым воротом казалось слишком просторным для нее, она выпрямилась с решительностью подлинной властительницы.
— Возможно, я и кажусь господину Минванаби чем-то вроде газена, питающегося цветочками, но теперь он надоумил этого маленького зверька отрастить зубы для мяса. Пусть пришлют сюда Кейока и Папевайо.
Ее скороход-посыльный — маленький мальчик-раб, выбранный для подобных поручений именно из-за своего замечательного проворства, — немедленно сорвался с поста у дверного проема. Воины не заставили себя долго ждать: оба ожидали ее вызова. На Кейоке был парадный шлем; плюмаж из перьев, обозначающий его офицерский ранг, слегка коснулся верхней перемычки дверей, когда военачальник перешагнул через порог. За ним следовал Папевайо — с непокрытой головой, но из-за своего роста также почти задевающий эту перемычку. Он двигался с той же мужественной грацией и с той же силой, которые всего лишь несколько часов назад позволили ему одержать верх над убийцей. Ничто в его внешности не выдавало ни малейшего следа беспокойства за свою неведомую судьбу. Пораженная его гордой осанкой и более чем когда-либо бесстрастным лицом, Мара почувствовала, что вынести ему приговор, которого все от нее ожидают, выше ее сил. Когда оба воина опустились перед Марой на колени, как полагалось в такой ситуации, никто не сумел бы прочесть на ее лице то отчаяние, которого она не могла побороть. Зеленые перья на шлеме Кейока трепетали от малейшего дуновения воздуха; они были так близко от Мары, что она могла бы до них дотронуться. Она подавила дрожь и жестом приказала мужчинам сесть. Ее служанка предложила им горячей чоки, но только Кейок принял угощение. Папевайо просто покачал головой; как видно, он полагал, что владеет своим лицом лучше, чем голосом.
Мара сразу приступила к делу:
— Я была не права. Я постараюсь впредь не повторять подобных ошибок… — Она внезапно замолчала и нахмурилась. — Но это не все. В храме мне объяснили, что нетерпение иногда лишает меня способности здраво рассуждать. Кейок, нам с тобой нужно договориться о каком-нибудь условном сигнале. Мы будем прибегать к этому сигналу в тех случаях, когда моей жизни или существованию Акомы будет угрожать опасность, которой я почему-либо не осознаю. Тогда, возможно, удастся избежать повторения глупых капризов с моей стороны, вроде того, который нам сегодня так дорого обошелся.
Кейок кивнул, и хотя его иссеченное шрамами лицо оставалось непроницаемым, весь его вид выражал одобрение. После секундного размышления он провел костяшкой согнутого указательного пальца вдоль старого шрама, пересекающего его подбородок:
— Госпожа, ты сумеешь распознать этот знак, если мы будем находиться в толпе или в каком-либо общественном месте? Он может послужить тебе предупреждением?
Мара едва удержалась от улыбки: Кейок выбрал именно тот жест, который служил единственным внешним признаком волнения у Папевайо. У самого Кейока таких нервных жестов не было вообще: в минуту опасности или напряжения, или даже в бою, думала она, ее военачальник никогда не теряет контроля над собой. Если он в ее присутствии потрет шрам на подбородке, она обязательно это заметит и примет во внимание. Во всяком случае, хочется на это надеяться.
— Прекрасно. Пусть так и будет, Кейок.
Когда Мара обратилась ко второму воину, воцарилось напряженное
